— Довольна? — спросил он.
— Еще нет.
Она спустила ноги с кровати, уперлась локтями в колени, навела пистолет на его живот. Всего четыре фута отделяли руки Карлоса от ее лодыжек. Глория велела ему отодвинуться к стене.
— Зачем ты так взвинчиваешь себя из-за какого-то пустяка? — спросил он, отползая от нее.
— То, что я держу в руке, не пустяк, — ответила она. — Если это пустяк, почему же ты его так боишься?
— Ты вырвала его из контекста.
— Вот и опиши мне контекст.
— Я бы описал, да ты мне не поверишь.
— Ладно, тогда давай просто посидим, помолчим, если тебя это больше устраивает.
— Глория, опусти пистолет, прошу тебя.
Она вытянула перед собой, держа его на прицеле, руку с пистолетом, и Карлос съежился. Он лежал, изогнувшись, у стены, левая ступня его покоилась на старом, стоявшем поверх мышиного лаза полуботинке.
— Говори, — приказала Глория.
Пауза.
Наконец:
— Мой отец мертв.
— Он — твой отец?
— Да, он мой отец.
— Я тебе не верю.
— Я же сказал, ты все равно мне не…
— Говори.
Сверчки разошлись вовсю и теперь только что не скрежетали.
— Он мой отец, — повторил Карлос. — Это правда. Не будь это правдой, как бы я мог узнать о нем столько. Все, что я рассказал тебе, — тоже правда, кроме последней части.
— И с чего она начинается?
— Я не собирался лететь в Лос-Анджелес. Я отыскал отца с помощью каталога, договорился с ним о встрече. Потом занервничал, хотел ее отменить. Но мы все-таки встретились — в Агуас-Вивас.
— Почему?
— Там погибла моя мать. На дороге, ведущей к кладбищу. Там ее машина потеряла управление.
— Teniente при вашей встрече присутствовал?
— Нет.
— Что ты собирался сделать?
— Поговорить с отцом.
— И все?
— Я был зол на него и хотел, чтобы он это знал.
— Ты приехал туда, чтобы убить его, — сказала Глория.
— Нет.
— Врешь.
— Дослушай меня, — треснувшим голосом попросил Карлос. — Все не так просто.
— Херня, — ответила она.
— Да нет же… я ничего не планировал наперед…
— Ляг на место.
— Я и лежу.
— И не делай этого больше, иначе я выстрелю, клянусь тебе, выстрелю.
— Я не могу рассказывать, лежа на полу.
— Ты уж постарайся.
— Не могу. Прошу тебя. Я стараюсь.
— Старайся старательнее.
Молчание.
— Он приехал, встретился со мной и попросил прощения. Хотел, чтобы я простил его. Первое, что он сказал: «Пожалуйста, прости меня». Не «здравствуй». Не «рад тебя видеть». Отпущение грехов, вот все, что ему требовалось. В готовом виде, как в ресторанчике быстрого питания.
Что он хотел услышать? «Тут нет твоей вины, ты не хотел ничего дурного»? Но вина-то была. Во всем виноват только он. Он насрал на мою жизнь и сбежал, чтобы заняться своей.
Я и теперь не был для него человеком. Только средством достижения душевного покоя.
Даже если бы он произнес это так, что я понял бы — ему плохо, я все равно не смог бы мгновенно сбросить со счетов сорок лет. Однако он повел себя как последний мерзавец. Я мог бы убить его тогда. И был бы прав.
Но я не убил. Я сказал: «Может, и прощу, всему свое время».
Мы поехали на место аварии. Вышли из машины и целый час проторчали у края дороги. Жара была адская. Я едва выдерживал ее. Но он стоял неподвижно. Не заплакал, не произнес ни слова. Просто смотрел в землю, словно ждал, что она разверзнется и заговорит с ним.
Но в конце концов все же сказал: «Я решил начать жизнь заново. Встать на то место, где стоял тогда, но на этот раз повернуться в правильную сторону — не сбежать от тебя, а прийти к тебе и спасти. Я снова уеду отсюда, но теперь уже с тобой».
Карлос фыркнул:
— Как будто это так просто. Мне захотелось криком кричать. Детская наивность. Ты можешь представить себе такой нарциссизм?
— Нет, — ответила Глория, — не могу.
— Выходит, ты его толком не знала. Потому что на самом деле вот таким человеком он и был. И если ты думаешь, что разобралась в нем, то обманываешь себя. Ты знала лишь ту версию отца, которая показывала его в лестном свете. — Карлос приподнялся, опершись на локти. — А меня из этой версии вычеркнули.
Глория молчала.
— И нечего меня лжецом называть.
— Я тебе не верю, — сказала она. — Но и не не верю. Продолжай, рассказывай. О том, что произошло после того, как вы постояли у края дороги.