16 
Сказать по правде, Глория ей завидовала. Не тому, что Черил приобрела, — от мужчин вроде Каца Глория покрывалась гусиной кожей, — но тому, как она это провернула.
Что со мной? — подумала Глория.
А следом: послушать тебя — тринадцатилетняя девочка.
А следом: ну и что?
Первое впечатление, которое осталось у нее от Карла (за десять лет оно так и не выветрилось): похож на Берта Рейнольдса. Не такой импозантный, конечно. Лишенный присущего Берту выражения мужчины, который-того-и-гляди-заедет-тебе-в-зубы. Но некоторыми чертами Берта он обладал — широкой нижней челюстью, похожими на причесанный лакричник волосами. Изогнутыми от природы бровями, наводившими на мысль, что он постоянно чем-то позабавлен.
Анекдотов он знал больше, чем любой другой ее знакомый. Пересказ анекдотов был у Карла первичной формой общения.
«Когда я перешел в последний класс школы, мне отвели в спортивной раздевалке шкафчик рядом с их главным футбольным нападающим. И через три недели он вдребезги разбил колено. Так меня после этого к спортзалу и близко не подпускали. Другие игроки если и подходили ко мне, то подвесив на шею дольку чеснока».
Она могла сказать: «Мне хотелось бы заглянуть в твой выпускной альбом, посмотреть, что я там найду».
«Тебе лучше остаться в испуганном неведении».
И Карл, загадочно улыбнувшись, менял тему разговора.
Вот так они всегда и беседовали. Глория задавала вопросы, надеясь докопаться до чего-то, но докапывалась лишь до сплошной твердой породы, прикрытой тонким слоем земли.
Ей понадобилось время, чтобы понять: шуточками он отделывается потому, что откровенные разговоры даются ему с трудом. Несмотря на его внешность, Карл был — как и она — человеком болезненно замкнутым. Она научилась изображать шутливую любезность, не выставляя себя всем напоказ; стратегия Карла состояла в том, чтобы скрывать неловкость за дымовой завесой остроумия.
Понимать это она начала довольно рано, не проработав в «Каперко» еще и года, на втором году брака с Реджи. Работа с Карлом словно открыла ей глаза; все усиливавшееся разочарование в муже обострялось и общением с человеком, которого она находила по-настоящему привлекательным, и шутливым спокойствием Карла. Реджи она об этом ничего не говорила, но одной из трещин, приведших к распаду их брака, было внезапное — ошеломившее ее — понимание того, что любовь вовсе не должна походить на разъедающую душу морилку. Оказывается, любовь могла быть забавной и шутливой, успокоительной и целительной. Всему этому научил ее Карл.
Плохо разбираясь в семейной жизни, страшась покончить с ней, Глория просто позволяла ей тянуться. Но после трех лет все же поняла: с нее хватит. Этот срок представлялся ей вполне разумным: в таком возрасте большинство детей уже начинает связно выражать свои мысли. Если их с мужем общение не поднялось к этому времени на более высокий уровень, решила она, значит, у него произошла задержка в развитии.
«Не знаю, — говорил Реджи. — Может, и никогда».
Она спросила однажды, в каком возрасте ему захотелось обзавестись семьей.
«Я это к тому, что моя была — не бог весть что. Да и твоя тоже. Зачем навязывать такую же человеку, ничем этого не заслужившему?»
Ей хотелось сказать: «Мы вовсе не обязаны повторять наших родителей».
Не сказала.
Ждала, когда он передумает.
Он так и не передумал.
Изменилось в нем только одно: он стал непоколебимым. Чем чаще она заговаривала об этом, тем сильнее, похоже, его раздражала. В конце концов он заявил: «Ты можешь завести ребенка, Глория. Но не от меня».
Карл помог ей пройти через развод. Предложил Глории месячный оплаченный отпуск, которого она не приняла, и теплое — невинное — объятие, ею, напротив, принятое. Никаких слов утешения Глория от него не услышала, однако ей хватило и этого. Утешение она искала в рутинных делах — навык, приобретенный еще в детстве. Мир и спокойствие за здорово живешь не даются. Карл, похоже, понимал и это тоже.
Ко времени подписания бумаг о разводе Глория влюбилась в него окончательно.
Она прождала семь лет, ее бессловесная забота о Карле — сама по себе целительная — была отражением его молчаливой доброты. Она занималась его офисом, распорядком и графиком его работы с такой доскональностью, какую редко случается встретить вне частей морской пехоты. Если он появлялся на работе с всклокоченными волосами, она причесывала их. Она наполняла стакан Карла водой еще до его прихода — и пополняла, не дожидаясь его просьбы: Карл любил постоянно иметь под рукой полный. Она потрудилась выяснить, что позволяет ему есть, а чего не позволяет его причудливый вариант вегетарианства. Звонила ему домой, напоминая о происходивших по выходным церковных службах; заботилась о том, чтобы никто не лез к нему, когда Карл говорил, что ему требуется несколько спокойных, уединенных минут, чтобы помолиться.
16 
