очень нудно 
40 
Натали могла бы пригласить его к себе, но сознательно не сделала этого. В своей квартире она несколько месяцев прожила с Джеймсом, человеком, о котором сейчас и намеревалась поведать Эндрю, поэтому не хотела, чтобы что-то напоминало ей о лучших временах, проведенных с неверным возлюбленным.
— Хорошо, — сказала она, не допуская даже мысли, что идти ночью в дом к холостому мужчине неразумно, даже опасно.
Эндрю Харпер был исключительный. Намного выше и благороднее всех, кого она знала. Он внушал уважение и доверие, никак не страх.
Его квартиру она представляла совсем по-другому. Ожидала увидеть на стенах и полках снимки — пусть не его, других фотографов, но ничего подобного не обнаружила. Просторная гостиная была обставлена лишь самым необходимым: диван, журнальный столик, торшер и аудио— и видеоаппаратура. Из сувениров и прочих безделушек здесь не было ровным счетом ничего.
— Садись, я приготовлю чай, — сказал Эндрю, указывая на диван и ища глазами, что бы предложить гостье в качестве развлечения. — Если хочешь, включи телевизор. Или музыку. Ты что предпочитаешь?
— Я с удовольствием посижу в тишине, — ответила Натали и ободряюще улыбнулась.
Эндрю немного волновался, желая произвести впечатление гостеприимного хозяина. Его суета умиляла и согревала ей душу.
— Ладно. Я быстро. — И он торопливо вышел из комнаты.
Ему не хватает женщины, подумала Натали. Я бы в два счета преобразила эту комнату, восполнила ему недостаток материнской ласки, скрасила его жизнь как женщина…
Она никогда не задавала Эндрю вопросов личного характера, но по тому, что в многочисленных разговорах он ни разу не упомянул ни о жене, ни о любимой, давно заподозрила, что ни той ни другой у него нет, и втайне от себя радовалась этому. Ее догадка подтвердилась, как только она увидела его жилище.
Когда Эндрю вернулся с простым пластмассовым подносом в руках, Натали витала в мечтах. Представляла, с каким удовольствием наполнила бы его дом теплом и уютом, если бы вдруг получила на это право. Увидев его в дверном проеме, она покраснела, словно застигнутая за совершением преступления.
— Чай готов! — объявил Эндрю, опуская поднос с чашками и наполненной конфетами вазочкой на столик перед диваном.
— Чаепитие глубокой ночью, — пробормотала Натали, улыбаясь.
— Сегодня особенная ночь, — сказал Эндрю, садясь на диван с ней рядом. — Почему бы и не устроить чаепитие?
Натали хихикнула, маскируя жуткое смущение. Близость Эндрю мгновенно вскружила ей голову, и печальная история, которую она собралась ему поведать, рассыпалась в ее мозгу на сотню несвязных слов.
— Съешь конфетку, выпей чаю, и поговорим обо всем, что тебя тревожит, — сказал Эндрю, протягивая ей вазочку.
Интересно, а я вызываю в нем хоть капельку не дружеских чувств? — подумала Натали с легкой грустью. Когда-нибудь он представлял меня не в качестве изображения на снимке? Впрочем… так лучше. Гораздо лучше и спокойнее.
Она вздохнула, съела конфету, выпила чаю и, откинувшись на весьма жесткую диванную спинку, сбивчиво начала:
— Я рассказывала тебе, что до встречи с тобой… давно не смеялась и что махнула рукой на работу… Помнишь?
— Конечно, — спокойно ответил Эндрю.
Натали сцепила в замок и тут же расцепила пальцы рук. Она сильно нервничала, но исходящая от Эндрю безмятежность придавала ей сил и уверенности в себе.
— А ведь мне нравилось работать, и учебой я была увлечена, — произнесла она и замолчала.
— Ты учишься? — все так же сдержанно поинтересовался Эндрю.
— Да, только… — Натали опять шумно вздохнула, развела руками и беспомощно взглянула ему в глаза, — учебный год начался, а я еще ни разу не появлялась в университете.
Эндрю сдвинул брови.
— Почему ты сразу не сказала, что по утрам занята? Мы могли бы встречаться во второй половине дня или вечером. Для меня это не играет особой роли.
— Я не из-за тебя не хожу на занятия, — призналась Натали убито. — Месяц назад я решила плюнуть на учебу и круто изменить свою жизнь…
Она бросила на Эндрю испытующий взгляд, проверяя, осуждает он ее или нет, но его лицо оставалось невозмутимым, а взгляд выражал лишь дружелюбие и готовность помочь. Натали подошла к самому главному — к рассказу о Джеймсе. Она облизнула пересохшие от волнения губы и продолжила глухим, чуть хрипловатым голосом:
40 
