Глава 9

Доктор Уоррен провел напряженное утро, работая в своем кабинете. Кроме того, у него была бессонная ночь, так как ему пришлось навещать Хикема. Он устал, был раздражен, выбился из своего расписания. Колеся по улицам, он ворчал, что ему давно пора на покой, а неблагодарные жители, наверное, считают, что он должен работать двадцать четыре часа в сутки.

Он осмотрел еще одного ребенка, к которому его вызвали, и увидел, что тот абсолютно здоров. Мимоходом пожурил отца, когда обнаружил, что мать провела все утро за стиркой.

— Я говорил вам, что у Мерси были трудные роды, — сказал Уоррен, — вы бы сами в этом убедились, если бы в тот день не напились. А сейчас или вы найдете кого-то помогать в доме, или я пришлю вам хорошую женщину и выставлю за это счет. Если у Мерси откроется кровотечение, она умрет. И куда вы тогда денетесь с младенцем?

Он заковылял обратно к своей машине. Пытаясь ее завести, выругался, так как содрал кожу на пальцах.

Следующая остановка была короче — по вызову пожилой вдовы, у которой был опоясывающий лишай. На этот раз он оставил ей более сильное лекарство, чтобы облегчить боль от тугой повязки. Это было все, что он мог сделать, но старые, замутненные катарактой глаза посмотрели на него с благодарностью.

В конце концов он добрался до коттеджа, который был собственностью Холдейнов, где жила дочь Агнес Фаррелл Энн. Агнес была высокой, худой, умелой и самой рассудительной из всех женщин, которых он когда-либо встречал. По его мнению, она прозябала в горничных, в то время как могла бы быть прекрасной медицинской сестрой. Энн удачно вышла замуж — ее муж Тед Пинтер станет главным конюхом поместья, после того как его отец уйдет на покой. В доме она делала все. Уоррен всегда предвкушал удовольствие от визитов сюда, поскольку Энн была так же здорова, как и ее мать, и дважды благополучно разрешилась от бремени, последний раз — четыре года назад. Она была искусной кухаркой и никогда не отпускала его без пирога или лепешки к чаю.

Но сегодня с кухни не доносились вкусные запахи, и женщина, которая встретила его у порога, потеряла здоровый цветущий вид. Энн выглядела на все сорок, а ее мать — вдвое старше.

Лиззи прелестна, думал доктор, склонившись над кроваткой и глядя на маленькое бледное личико, обращенное с безучастным видом к стене. Если не наступит улучшения, ее глазки навсегда закроются. Насколько он мог судить, она была точно в том же состоянии, как и вчера, и за день до этого, — он потерял счет веренице дней, — и не только дней, но и ночей, — стараясь проникнуть в этот пустой взгляд. Лиззи сейчас сильно напоминала ему тех круглощеких мраморных херувимчиков, которых Холдейны вырезали на своих гробницах, — кожа ее, раньше имевшая теплый оттенок спелых персиков, теперь была почти такой же, как у них, бледной и холодной.

Лиззи не двигалась, не разговаривала, казалось, что она никогда не спала, и пища, которую в нее впихивали, вываливалась у нее изо рта, как будто она разучилась глотать.

Кроме почти уже незаметных следов от множества синяков, Уоррен, тщательно ее осмотрев, не обнаружил ничего. Никаких повреждений головы, ушибов позвоночника, следов от укусов пчел или пауков. Никакой сыпи, признаков лихорадки, опухолей. Только эта смертельная неподвижность, которая нарушалась приступами дикой ярости и криков, продолжавшихся до тех пор, пока Лиззи не покидали силы и она вновь не впадала в состояние неподвижности.

  48