16 
— В Берлине, где же еще, — разъяснил Бруно. — Работала бы в хорошем доме. Обедала под плющом и не трогала пчел.
— Помнишь, как я к вам пришла? — тихо спросила Мария, присаживаясь на край его кровати, чего раньше никогда не делала. — Впрочем, откуда тебе помнить, ты ведь был совсем маленький. Твой отец не прогнал меня, но помог, когда я нуждалась в помощи. Дал мне работу, дом, пищу. Ты и вообразить не можешь, каково это, когда тебе нечего есть. Ты ведь никогда не голодал, верно?
Бруно насупился. Как раз сейчас он бы с удовольствием заморил червячка, но, глянув на Марию, забыл про еду, вдруг сообразив, что ничего о Марии не знает, а ведь у нее наверняка есть своя жизнь, а у этой жизни своя история. Для него она всегда была только горничной в их семье, а кем она была раньше, он понятия не имел. Вряд ли он даже когда-нибудь видел ее одетой иначе, не в форменное платье горничной. Но если подумать, вот как он сейчас думает, то становится яснее ясного: ее жизнь не может складываться только из обязанностей прислуги. Наверняка у нее имеются какие-то мысли в голове, как и у него самого. И она скучает по чему-нибудь; по друзьям, к примеру, с которыми давно не виделась, как и он. И очень возможно, с тех пор как сюда приехала, она плачет ночью в подушку, прежде чем заснуть, словно ребенок (понятно, к Бруно это не относится, он уже слишком взрослый и мужественный, чтобы плакать). И она довольно симпатичная, отметил Бруно и при этом почувствовал себя немного странно.
— Моя мать знала твоего отца еще мальчиком, — не спеша продолжала Мария. — Она работала у твоей бабушки. Была ее костюмершей, когда та в молодости гастролировала по Германии. Мама подготавливала ей одежду для концертов — стирала, гладила, чинила. Изумительные платья, все до одного, и как пошиты, Бруно! Каждое — произведение искусства. Теперь таких портних поискать. — Она улыбнулась воспоминанию. Бруно, набравшись терпения, ее не торопил. — Когда твоя бабушка приходила в гримерную перед выступлением, платья уже были аккуратно развешаны и ждали ее. Потом твоя бабушка состарилась, прекратила давать концерты. Мама, конечно, продолжала с ней видеться и получала от нее небольшую пенсию. Но времена тогда были тяжелые, и твой отец предложил мне работу, тогда с работой тоже было туго. Спустя примерно полгода мама серьезно заболела, ей потребовался больничный уход, и твой папа все это устроил, хотя и не обязан был. Он заплатил за больницу из своего кармана только потому, что моя мать дружила с его матерью. По этой же причине он взял меня к себе в дом. А когда мама умерла, он полностью оплатил похороны. Поэтому не называй папу дураком, Бруно. По крайней мере, не при мне. Я запрещаю.
Бруно закусил губу. Он-то надеялся, что Мария поддержит его в борьбе за отъезд из Аж-Выси, но теперь он понял, кому она на самом деле предана. И если уж говорить начистоту, он даже гордился отцом, тем, как он повел себя с Марией и ее матерью.
— Ну, — протянул он, не зная, что сказать, чтобы не выглядеть глупо, — очень мило с его стороны.
— Да. — Мария встала, подошла к окну, к тому, из которого были видны склады и люди вокруг них. — Он всегда был добр ко мне, — говорила она, глядя вдаль на людей в пижамах и на солдат, исполнявших свою службу. — В душе он очень добрый, это правда, поэтому я и не пойму… — Она по-прежнему смотрела вдаль. Внезапно голос ее дрогнул, и она умолкла; казалось, она сдерживает слезы.
— Не поймешь чего? — спросил Бруно.
— Зачем он… Как он может…
— Как он может что? — не отставал Бруно.
Внизу хлопнули дверью — с таким грохотом, что задрожал весь дом, будто выстрелили из ружья. Бруно подпрыгнул, а Мария вскрикнула. Потом они услыхали шаги: кто-то поднимался по лестнице, тяжело ступая. Шаги приближались, и тогда Бруно забрался обратно на кровать и прижался к стене, ему вдруг стало страшно, словно ему грозила расправа. Он затаил дыхание в предчувствии неминуемой беды — но это была всего лишь Гретель. Она сунула голову в приоткрытую дверь и удивилась, застав брата и горничную за беседой.
— Что тут происходит? — поинтересовалась Гретель.
— Не твое дело, — огрызнулся Бруно. — Чего тебе надо? Вали отсюда.
— Сам вали, — парировала Гретель, хотя и находилась в его комнате. Затем, прищурясь, она пристально поглядела на горничную. — Нальешь мне ванну, Мария, ладно?
— Почему ты сама не нальешь себе ванну? — возмутился Бруно.
16 
