17

Свежий утренний ветерок проникал в комнату сквозь открытые балконные двери. Ченс остановился в дверном проеме, наблюдая за тем, как тучная мексиканка ставит на стол, накрытый для завтрака на балконе, вазу со свежими фруктами. Он смотрел на уютную сервировку стола: друг против друга на салфетках стояли тарелки, хрустальные стаканы, фарфоровые чашки, рядом с которыми сверкали столовые приборы. Обычно на завтрак он ограничивался черным кофе, иногда выпивая еще и сок; он редко ел по утрам. Но сегодня все было иначе. Он будет завтракать не один. С ним будет Флейм. Удивительно, как это возбуждало его аппетит.

Застегнув браслет часов, он слегка повернул голову, чтобы увидеть Флейм.

Она сидела на обтянутой клетчатой тканью скамеечке перед освещенным туалетным зеркалом, на ней было кимоно ярко-голубого шелка, такая же лента была обвязана вокруг головы, чтобы волосы не падали на лицо, пока она накладывала косметику – ей оставались последние штрихи.

Глядя на нее, Ченс вновь ощутил невыразимую нежность и потребность быть рядом и оберегать. Тысячу раз он пытался найти определение этим чувствам, но они были слишком неуловимы. Находиться с Флейм было все равно что выйти на улицу после сильного дождя, когда свежий бодрящий воздух обостряет ощущение радости бытия. Да, рядом с ней ему было хорошо, очень хорошо.

– Мы сегодня завтракаем на балконе, – сказал он, поймав на себе ее взгляд. – Я попросил Консуэло накрыть там, пока ты была в душе. Ты ведь не против? Такое чудесное утро. – Она отвернулась к зеркалу и поднесла к ресницам щеточку для туши. – И ты такая красивая.

Он подошел к ней сзади и, глядя на ее отражение в зеркале, снова залюбовался ее смелой, полной жизни красотой.

Они встретились глазами в зеркале, в ее взгляде читалась затаенная радость.

– Буду красивая… всего лишь через пару минут. – Она сунула щеточку в тюбик с тушью и положила его на туалетный столик.

Среди помад, кремов и теней Ченс заметил плоскую пудреницу.

– Какая оригинальная вещица.

Он поднял ее, чтобы получше рассмотреть причудливый рисунок – вазу с цветами.

– Да, правда, – утвердительно откликнулась Флейм, кладя на стол кусочек ваты и беря губную помаду. – Это мамин подарок на тринадцатилетие, когда мне разрешили пользоваться косметикой. То есть пудрой, помадой и тушью.

– А что это за буквы на вазе?

– Мои инициалы – М. Р. М.

– М. Р. М.? – Он не отрываясь смотрел на инициалы, внутри у него все замерло.

– Маргарет Роуз Морган. Это мое настоящее имя после крещения. Флейм – меня называл папа, когда мне было года полтора. Так это прозвище ко мне и приклеилось. – С улыбкой развязав ленту, она тряхнула головой, и волосы рассыпались огненными прядями. – Мама всегда надеялась, что с возрастом оно забудется и все пройдет само собой.

Она взглянула на его отражение, рассчитывая встретить ответную улыбку. Однако его лицо словно окаменело, челюсти были плотно сжаты. Озадаченная такой реакцией, Флейм повернулась на скамеечке.

– Что-нибудь не так, Ченс? – Она заметила, как побелели суставы на сжимавших пудреницу пальцах. Она даже не была уверена, слышит ли он ее. Любимые синие глаза вдруг стали ледяными. – Ченс, в чем дело?

Он быстро отвел взгляд.

– Просто я понял – у меня от матери ничего не осталось. Совсем ничего. – Секундой позже он вернул ей пудреницу.

Эта пудреница всегда была ей дорога. Однако только сейчас, когда чья-то невидимая рука сжала ей сердце, Флейм поняла, как много для нее она значила.

– Ченс, я… – начала она, не зная, что сказать.

  69