66 
Когда Аузан и Маковецкая рассказывали мне все это, я ухмыльнулся пессимистически, но Аузан парировал:
«Пессимизм, Валерий — это официальная религия нашего народа. Она маскирует стыдливую надежду на светлое будущее. За наивной демократической идеей, между прочим, тоже стоит традиционная русская лень. Хочется одним махом поймать волшебную щуку, устроить демократию, отпустить рынок… И чтобы от этого одного движения все потом наладилось само собой, причем навсегда. — Он помолчал. — Так не получится. Надо работать каждый день, создавать общественные институты, проводить проверки в магазинах, в отделениях милиции и вообще на каждом шагу. Каждый день, всю жизнь, как вы зубы чистите. Нельзя же почистить зубы один раз и ждать, что у вас никогда больше не будет кариеса».
«Да, но…» — перебил я…
Можно же возразить, что нельзя добиться соблюдения своих прав, будь то гражданских или потребительских, в стране, где отсутствует независимая судебная система. Закон о правах потребителей потому и сработал, что потребители пошли в суды. Это верно, но верно и то, что дело Sony, о котором мы рассказывали выше, было выиграно вовсе не в суде, вовсе не потому, что компания боялась суда. Она боялась конкурентов, скандала в прессе и падения продаж.
Можно возразить, что никого ведь не напугаешь медийным скандалом в стране, где нету свободных средств массовой информации. Да, но есть же Интернет.
Хотите возразить, что можно прикрыть и Интернет, как в Северной Корее? Можно прижать к ногтю конкурирующие министерства и ведомства? Можно выстроить по струнке конкурирующие промышленные группы? Можно объявить экстремисткой Светлану Маковецкую с ее проверками отделений милиции и паспортных столов?..
«Можно! — Аузан откинулся в кресле и улыбнулся. — Можно начать тотальные репрессии. Но… Кто станет эти репрессии осуществлять? Милиция? Армия? Сколько понадобится милиционеров и военных, чтобы отключить Интернет, изолировать церковь, мафию и заграницу, объявить экстремистской всякую общественную организацию, контролировать всякого человека, который хочет, чтобы за те налоги, которые мы платим, государство оказывало нам качественные услуги? Сколько денег пришлось бы заплатить всем этим милиционерам и военным? Сколько, если вы хотите, чтобы сто пятьдесят миллионов восставших потребителей согласились жить как в Северной Корее?»
Я молчал. Аузан опять улыбнулся:
«Видите, Валерий, консюмеризм десакрализует все. В том числе государство».
Слова Аузана показались мне справедливыми и обнадеживающими. Я подумал: нас сто пятьдесят миллионов, у нас разные языки, национальности, религии, мораль, политические взгляды, эстетические вкусы, доходы… У кого-то суп жидкий, у кого-то жемчуг мелкий. Нас ничто не объединяет, кроме того, что мы все потребители. Каждый день мы потребляем — кто-то суп, кто-то жемчуг — и каждый день платим.
Есть шанс, что однажды мы доведем эту потребительскую революцию до конца и научимся потреблять последнее, чего потреблять пока не умеем, — государство.
66 
