98 
— Выйду.
— Вот-те раз! А чего это ты вдруг передумала? Это неспроста. Наверняка какие-то меркантильные интересы посетили эту чудную умную головку. Ага, я все понял! Ты надеешься, что все-таки обретешь статус молодой вдовы! Ха-ха! Не получится! Я коварный, я тебя обманул. Ты думала, что осчастливишь собой умирающего человека, и жизнь твоя супружеская будет недолгой, а я вовсе не собираюсь торопиться на тот свет. Ну, что, съела?!
— Ну вот, даже помечтать нельзя…
— Слушай, а если серьезно?
— Я задумала. Если я увижу тебя живым, если самая страшная беда нас минует, то мы больше не будем расставаться и терять время по пустякам. Это как знак свыше. Понимаешь?
— Я же вечный! А ты боялась, что я погибну?
— Да. Очень.
— Странно. Почему бы это?
— Считай это предчувствием, интуицией, внутренним голосом. Чем угодно. И еще скажи, что я ошибалась! Что волноваться было не из-за чего! Ключицу раздробил, руку сломал, ногу сломал, сотрясение заработал, тело — сплошной синяк! Я тебя, когда в первый раз после аварии увидела — думала, в обморок упаду. Даже тошнота к горлу подкатила. А врач заметил, потрепал меня по руке и говорит: «Да вы не волнуйтесь! Муж у вас в рубашке родился. Можно сказать, легким испугом отделался». Ничего себе — «легким испугом»!
— Ой, да это мелочи. Особенно по сравнению с мировой революцией. У меня все быстро заживает, как на собаке. Уже ведь хожу! Сам! Вон, даже до скверика этого зачуханного с твоей помощью добрался, а по коридорам так вовсе самостоятельно передвигаюсь!
— Ага, при этом напоминаешь Никулина из «Бриллиантовой руки». Только у него все по очереди ломалось, а у тебя вместе. И рука, как крыло у самолетика торчит на этом нелепом упоре.
— Что ж поделать, крепкое у меня панорамное зеркало было. Рука послабже оказалась. Зато теперь могу по-гусарски за дам пить: что с локтя, что с плеча. Спать, правда, слегка неудобно, но это ерунда, потерпим.
— Нет, я все-таки стану молодой вдовой. Потому что не удавить тебя — выше моих женских сил. Ты хоть понимаешь, что запросто мог умереть!
— Знаешь, на самом деле я уже умер.
— ???
— Я когда пришел в себя — там, на куче всякого строительного мусора, то понял, что нахожусь в пограничье. На пороге. Словно на весах качаюсь от жизни к смерти и обратно. И ведь при этом точно знаю, что стоит мне хотя бы чуть-чуть пошевелиться, как взвою от такой невыносимой боли, перед которой не сравнится ни одна боль, которую я испытывал до этого. По мне дождь хлещет, стекает под меня, а я понимаю, что должен чего-то найти, что я чего-то еще не сделал, чего должен был. Скашиваю глаза в сторону и вижу яркое пятно. Фокусируюсь на нем, потому что знаю почему-то, что именно там разгадка всего. А потом как вспышка, мысль: это же моя ласточка горит! То есть она там, на обочине умирает, истекает бензином и маслом, а я здесь, на этом дурацком щебне, в луже воды и крови. И я решил, что мы как бы параллельно с ней уходим. Помню, что начал прощаться со всей своей жизнью, думать, что успел натворить, чего не успел. Потом отключился.
— А дальше?
— Снова пришел в себя. Уже гаишники вовсю вокруг меня суетились. Я буквально метрах в трехстах от их стационарного поста разбился. Так что они на месте раньше врачей оказались. По-моему, мне пульс щупали. А, нет, в глаза фонариком посветили, на реакцию зрачков посмотреть. Точно. Я и очухался. Парень, что около меня сидел, молоденький совсем мент, еще заголосил так радостно, мол, живой, живой! А я снова в ту сторону гляжу, где моя волжаночка полыхает. Яркое такое зарево было…
— Слушай, но ведь дождь нехилый шел, неужели не погасил ее?
— Когда машина горит, так, как моя занялась, ее потушить практически невозможно. Пока вся не выгорит, можно даже не стараться. После всех кульбитов, что она проделала, наверняка сорвался и разбился аккумулятор, да и бензопровод, скорее всего, пробило. Так что искра встретилась с бензиновым ручейком, и понеслось. Хорошо, еще не взорвалась, а то бы еще тот фейерверк получился. Бак-то почти пустой был! Но разговор не о том. Так вот, лежу я, и знаешь, даже обижаюсь слегка. Как так, я же уже с жизнью попрощался, к смерти готов как пионер к выносу знамени, а меня снова обратно выдергивают, уйти нормально не дают. Совсем замучили, гоняют туда-сюда, как шарик на резинке. И тут изнутри словно голос, причем, самое смешное, мой собственный. Говорит: дурак ты, Андрюха! Рано тебе еще на вечный покой отправляться. Попрощайся с ласточкой, которая тебя спасла, помяни ее добрым словом и живи дальше. Затем Анна пригрезилась. Тоже головой покачала, мол, рано тебе еще ко мне, и пропала. А потом уже слабо помню. Какие-то обрывки из «скорой», приемный покой вообще из головы вылетел, впрочем, перевязки тоже. Наверное, лекарствами успели напичкать. Впрочем, я на это совсем не в обиде. Так что умереть я успел. Но, как видишь, все равно вернулся. К тебе и к Мишке.
98 
