очень нудно 
73 
Марина почти совсем оправилась, если говорить о ее физическом состоянии. Она даже потихоньку снова начала заниматься фитнессом, на всякий случай предупредив тренера о своих проблемах. Теперь она тренировалась по облегченной программе, но уже недельки через три могла бы и перейти к обычной нагрузке. Если в первый месяц после выписки из больницы ее шатало из стороны в сторону, и ей приходилось каждые десять минут садиться и отдыхать, то сейчас она чувствовала себя вполне сносно. По крайней мере, унизительное чувство беспомощности, ощущение, что она — большая дохлая курица, ушло бесследно. Единственное, что напоминало ей обо всем случившемся — это шрам на животе, да боли, как при месячных, только сильнее, подчас настигающие ее в самое неподходящее время и в самых неподходящих ситуациях. Участковый гинеколог сказал ей, что такое бывает после подобных операций, хотя и нечасто, и ничего страшного в этом нет. Посоветовал пить болеутоляющие и спазмолитики вроде Но-шпы. Ему-то хорошо: «ничего страшного в этом нет»! Его бы, гада, так хоть разочек скрутило, вот она бы на него полюбовалась, как ему анальгин помогать будет!
Что же касалось ее душевного состояния, то здесь все обстояло куда сложнее. После разговора с Юлькой Марина решила, что справится с тем, что на нее навалилось, не даст депрессии засосать себя в свои сети. И эта уверенность действительно некоторое время помогала ей держать свои чувства в узде, под надежным контролем. Все шло очень даже неплохо, пока Марина не замечала поблизости от себя чужих детей. Тут ее переклинивало так, что попадись она в эти моменты в руки какому-нибудь психоаналитику, материала для докторской диссертации у того было бы, хоть отбавляй.
Сначала ее безумно тянуло к ним, таким маленьким, крошечным, беззащитным, и Марина едва сдерживала себя, чтобы прямо на улице не подойти к чьей-нибудь коляске и не погладить чужого ребенка. Потом ее душу стала захлестывать волна черной зависти к их родителям, и она могла часами вглядываться издалека в их лица. Чем они лучше, что им дали детей, а ей нет? И у бомжей дети есть, и у пьяниц, и даже у наркоманов. А она что, хуже даже, чем они? Или это кара за то, как она обошлась с матерью и сестрой? Но ведь они первые это начали, она же не виновата! Или сверху этого не видно? Есть ли справедливость на этом свете? И для кого?
Затем она начала ненавидеть детей, особенно подросших и тех, кто по ее мнению был бы похож на ее неродившегося ребенка. Она до боли прикусывала себе язык, чтобы не сделать им резкого замечания в общественных местах, когда они шумели, ей страстно, до дурноты хотелось наорать на них, чтобы эти маленькие нахалы убрались как можно дальше от нее, чтобы она не видела их ближе к себе, чем метров за пятьдесят.
Когда Марина поняла, что в одиночку она с собой не справится, то рассказала обо всем своим друзьям. Увы, помочь они ей не смогли при всем их искреннем желании это сделать. Мальчишки с этой проблемой, понятно, ни разу в жизни не сталкивались, поэтому даже не знали, чего бы здесь такого посоветовать. А Юлька, оказывается, сама давно прошла через все это, и теперь вполне равнодушно относилась к любому детскому или родительскому обществу. По ее словам выходило, что время все лечит, и пусть Марина не зацикливается, все само собой пройдет, все образуется.
Интересно, когда это благословенное событие случится? Юлька на этот счет ничего определенного не сказала. Мол, жди и все. А тут как еще назло в Маринином подъезде поселилась молодая семья со здоровым орущим младенцем женского пола. С каким-то завидным постоянством юная мамаша лет восемнадцати постоянно попадалась со своим отпрыском под ноги Марине, куда бы та ни шла: на работу, в поликлинику, в магазин. На ее лице постоянно блуждала такая глупая счастливая улыбка, что Марина была готова удавить ее, заразу, своими руками. А уж когда она видела сразу всю их молодую семью во главе с отцом, по виду — выпускником ПТУ… Нет, с этим положительно надо было что-то делать.
Выход нашелся сам собой, смешной и нелепый. Он сидел под деревом и тихонько попискивал от холода. Иногда из писка получалось вполне полноценное «мяу», а потом голосок снова срывался на жалобный плач. Мартовский котенок. Бог мой, да он еще и сиамский к тому же! Как же он от мамы-кошки отбился? Видимо, какая-то трагедия произошла, потому что судя по его виду ему даже месяца нет, без молока он точно пропадет. Только-только глаза прорезались, даже ходит еще с трудом. И что мне с тобой делать, найденыш?
73 
