157 
– Всеволод! Закрой дверь плотнее, – попросил я, оглядывая внутреннее убранство избы. Меня поразила крайняя бедность. Земляной пол. У маленького окошка стояли грубой работы стол и колченогая табуретка. Две деревянные лавки вдоль стен и русская печь завершали скудный перечень хозяйского имущества. Женщина зажгла лучину, и мне с трудом удалось разглядеть девушку лет семнадцати, склонившуюся в глубоком поклоне. При виде этой удручающей картины слёзы навернулись мне на глаза. «Ведь это мои родственники, я им обязан своим существованием», – подумал я, но быстро взял себя в руки.
– Бедновато живёте, – обратился я к хозяйке.
– Мы господские люди, – вздохнула она. – Хозяин уж два года, как помер. А вы, я вижу, не местный.
– Это почему же?
– Говор ваш особенный, на наш непохожий.
– Да, мы с приятелем приезжие. А к тебе по делу зашли. Хочу у тебя своего холопа оставить. Через год заберу.
– Так ведь…
– Не перечь, хозяйка, так надо. Заплачу щедро, – с этими словами я выгреб из карманов монеты и положил на стол. Женщина поднесла лучину ближе, рассмотрела монеты, некоторые из них пробуя на зуб – не фальшивые ли.
– Да тут на стадо коров хватит, благодетель вы наш! – всплеснула она руками.
Я с жалостью взглянул на женщину.
– Через год приеду за Александром, заплачу вдвое против того, что сейчас дал. Главное – чтоб жилось ему у вас хорошо. Договорились?
– Воля ваша, барин. Не обидим вашего холопа.
– Вот и прекрасно, – сказал я и повернулся к родственнику. – Прощай, Александр. Помни: моё слово твёрдое.
– Прощайте, барин, – ответил Александр, войдя в роль.
Направившись к выходу, я обернулся и сказал идущей следом женщине:
– Не надо, хозяйка, не провожай. Мир вашему дому.
Дверь за нами закрылась, и мы со Всеволодом в наступивших сумерках прошли вдоль забора к «тарелке», присутствие которой выдавал лишь слабый лучик света, пробивавшийся сквозь неплотно закрытый люк. Мы стали кидать в него комья земли. Люк тут же открылся, и последний ком попал в Ярослава.
Оказавшись внутри «тарелки», Всеволод закрыл люк и принялся хохотать.
– Ну, рассказывай, что там смешного? – улыбнулся Ярослав.
– Сергея за своего приняли. «Барин» – говорят. А я стою – дурак дураком, за всё время слова не сказал.
– А сам дом как внутри? Жить хоть можно?
– Не знаю, не понял. Тьма непроглядная, и пол вроде как земляной. Окошко совсем маленькое. Одним словом: сарай. Вот попал Александр, так попал!
Продолжая смеяться, Всеволод принялся снимать сапоги.
– Ты что делаешь?! – возмутился я. – Сейчас обратно пойдём.
– Как сейчас? – тупо уставившись на меня, спросил Всеволод. – Ты же ясно сказал: через год!
Ярослав от смеха аж пополам согнулся:
– Вот дубина! А ещё брат родной. Ой, не могу – а машина времени для чего?
Не обращая больше на братьев внимания, я произвёл все необходимые манипуляции с машиной времени, выставив таймер на год вперёд. Потом достал генный анализатор и повторил кровопускание, заменив использованную пробирочку. Прибор уверенно показал наличие четырёх зелёных пятен.
– Пошли, Всеволод, – сказал я, забирая с собой коробку с остатком денег. Снова постучав в дверь и услышав знакомое: «Кто там?», я ответил:
– Открывай, хозяйка, я за холопом своим пришёл, как договаривались.
Дверь распахнулась, и я, войдя внутрь, убедился, что материальное положение хозяев заметно поправилось. Теперь комнату освещали несколько свечей, был настелен деревянный пол, а русская печь чисто выбелена. В углу стояла люлька. Я подошёл ближе. Двухмесячный ребёнок сладко спал, причмокивая губами. Рядом стояла счастливая мать, одетая в нарядный сарафан.
– Мальчик? – спросил я её.
– Сын. Владимир, – с гордостью в голосе ответила она, взглянув мне в лицо.
– Береги его, – тихо произнёс я и повернулся к хозяйке, протянув ей коробку с деньгами. Неожиданно женщина опустилась на колени и успела-таки один раз поцеловать мою руку, прежде чем мне удалось поднять её.
– С деньгами осторожнее, – посоветовал я. – Вам бы переехать отсюда подальше.
– Переедем, барин. Мы теперь люди свободные. Наш барин нам вольные дал.
– Искренне рад за вас. Давай, Александр, прощайся и поехали.
Тот только этих слов и ждал. Поцеловал Пелагею в щёку, поклонился её матери. Наклонившись над люлькой, поцеловал спящего младенца. Выпрямившись, сказал:
– Не поминайте лихом, – и со слезами на глазах вышел из избы.
157 
