21

Кристиан выбрал один ключ из большой связки. Он сам не знал, почему носил его с собой все эти годы, учитывая, как редко он им пользовался. Но всякий раз, когда он менял кольца, он надевал на них этот ключ вместе со всеми остальными.

Это был первый ключ в его жизни. Вильям Фрай дал его в то утро, когда Лидия уехала в больницу рожать Джеффа. Кристиану тогда было пять лет, и в первые несколько дней, когда он надевал тесемку с ключом на шею, он чувствовал себя очень взрослым. Затем восторг возвращений в пустой дом и пребывания там в одиночестве в течение долгих часов иссяк. А еще через некоторое время его стало это пугать. Он помнил, как часами сидел на деревянной скамье за кухонным столом, недоумевая, что случилось с его матерью, с новорожденным младенцем, вышедшим из ее живота, и с отцом, который так подолгу отсутствовал.

Через неделю мать вернулась домой, разрешив все его недоумения, но жизнь его с тех пор переменилась. Он стал старшим братом, это означало, что он должен был ходить в школу с собственным ключом, а возвращаясь домой, видеть собственных родителей, хлопочущих над ребенком. Они объясняли ему, что его сестричка умерла в колыбели как раз в возрасте Джеффа и поэтому они вынуждены все время следить за его братом. Но ему это не нравилось.

Детское сознание Кристиана приписало ключу вину за все. Он попытался потерять его, но учитель извлек ключ из корзины для бумаг, перед тем как ее вынес уборщик. Он попытался расплющить его под колесами отцовского «форда», но ключ не расплющился. Он попытался спустить его в уборную, но он лежал в унитазе, пока его оттуда не выудила мать.

Ключ объездил с ним весь мир, возможно играя роль амулета, поскольку из всех своих многочисленных приключений Кристиан выходил без единой царапины, но одновременно в течение всех этих лет ключ был и воплощением его обид. Он открывал дверь дома, из которого Кристиан был давно изгнан.

Со временем обиды поутихли. Кристиан построил собственную жизнь, обретя в ней свои радости. И все же ключ не давал ему покоя.

Он повертел его в руках и вставил в скважину замка. Он легко повернулся, и дверь открылась. Кристиан толкнул дверь, вошел в дом, закрыл ее за собой и ощутил аромат прошлого. Кое-что изменилось – он знал, что это дело рук Лауры, – симпатичное деревце-вешалка сразу рядом с дверью, коврик на полу, обои в цветах пастельных тонов, но общий облик дома оставался тем же, каким хранила его память в течение сорока лет.

– Эй? – крикнул он. Его мать знала, что он в городе, – тоже дело рук Лауры, – хотя он с ней еще не разговаривал. Он бы отложил свой визит на более позднее время, если бы не два обстоятельства. Во-первых, Лаура хотела побыть наедине со Скоттом, прежде чем тот вернется в Пенн. Во-вторых, кто-то должен был сообщить Лидии о предъявленном Скотту обвинении. И, хотя внутренний голос говорил Кристиану, что Лидия не умрет, если немного погорюет над утренней газетой, другой, более уверенный голос настаивал, что это будет жестокостью по отношению с ней.

На его оклик никто не ответил, он позвал еще раз и замер, прислушиваясь в маленькой прихожей, ощущая себя чужим. Он плохо знал свою мать и не имел понятия, что делать дальше, как это ни странно. Обычно он не испытывал нерешительности. Или стеснения. Но здесь, в доме матери, им Овладели оба эти чувства.

Не слыша ни единого звука, он направился по коридору к комнате Лидии.

– Мам? – робко позвал он. Он ощутил неловкость, произнеся это слово, так как давно не произносил его, но он не хотел испугать ее своим появлением. Так и не дождавшись ответа, он осторожно заглянул в комнату. Лидия лежала на постели, оперевшись на две высокие подушки. Глаза у нее были закрыты, голова безвольно свесилась к плечу, и на какое-то мгновение его пронзила страшная мысль, что она мертва. Но потом она вздрогнула, поднесла руку к уху и снова мягко опустила ее на кровать.

Кристиан изумился тому, как все сжалось в его груди. Он никогда не видел свою мать такой. Ей было семьдесят три года. В июне он был на ее дне рождения. Но тогда она не выглядела старой, седоволосая, с бледной, почти прозрачной кожей. Она была изысканно красива, как и всегда, сколько он помнил ее. Теперь же она выглядела такой старой, слишком старой для семидесяти лет.

  118