очень нудно 
229 
При появлении в Равелине нового арестанта смотритель обращался к нему: "Первое дело — ни слова, ни полслова. Как тебя зовут, кто ты — я не знаю, и знать мне нет надобности". Под стать смотрителю была и остальная стража Равелина, но М. Е. Соколов все равно никому из них не доверял и ключи от камер никогда из своих рук не выпускал: он сам присутствовал при раздаче хлеба и обеда, зорко наблюдая и за узником, и за стражей.
Первое время арестантам совсем не давали прогулок, потом один раз в два дня их стали выводить на 15 минут; все остальное время они безвыходно сидели в казематах. Камеры Алексеевского равелина были такими сырыми, что соль за ночь превращалась в рассол. При такой сырости и зловонии, исходящем от параш, камеры не проветривались, так как форточек в них не было. Губительной для здоровья узников была и тюремная пища: два с половиной фунта черного хлеба, испеченного из затхлой муки, часто в нем попадались черви и тараканы. Обед тоже готовили из полусгнивших продуктов, а ужин состоял из оставшихся после обеда щей, разбавленных горячей водой. Кроме того, и без того голодавших арестантов администрация тюрьмы нещадно обкрадывала.
Всякие связи с волей узникам были запрещены, переписка с родными не разрешалась, единственной радостью для них оставалась связь между собой. Они перестукивались через стены Равелина, но "Ирод" всячески боролся с этим. Ежедневно с лампой в руках он осматривал стены камер, ища на них следы перестукивания — на отсыревших стенах, покрытых плесенью и грибком, они были хорошо видны. Обнаружив их, "Ирод" наказывал виновных. Он посадил П. С. Поливанова в абсолютно изолированную камеру, в которой тот просидел семь с половиной месяцев. Впоследствии он говорил, что такого "срока достаточно, чтобы свести с ума пятерых человек из десяти".
Нескольких месяцев заключения хватило, чтобы многие из народовольцев заболели цингой. На деснах появлялись кровоточащие язвы, зубы разъезжались и выпадали, ноги распухали и чернели. Ступать ими было так больно, как будто в подошвы были вбиты сотни гвоздей. Порой положение становилось угрожающим для жизни узников, и им нужна была медицинская помощь, но и она оказывалась лишь дополнением к суровому тюремному режиму. Врач Равелина, в сущности, ничем не отличался от "Ирода", но и его вызывали к больному только после того, как смотритель удостоверится, что врач действительно нужен. Бывало, что "Ирод" отказывался вызывать врача, говоря, что "это не есть болезнь, когда человек гулять ходит". А если врач и приходил, то выписывал больному кружку молока или половинку (а то и четверть) лимона в день, но как только болезнь отступала, лечение отменялось.
Больным цингой рекомендовалось ходить, "и я ходил, — вспоминал впоследствии М. Ф. Фроленко. — Но чего это стоило! Походишь четверть часа и, как сноп, валишься на кровать, и сейчас же не то бред, не то обморок… К вечеру, окончательно выбившись из сил, я валился на кровать. Но новая беда: от переутомления и боли не было сна. Забудешься на минуту и проснешься".
Цинга сопровождалась кровохарканьем, и многие заключенные умирали в медленных муках. Умирали в полном одиночестве, отделенные от всего мира каменной стеной и невской водой (так погибли Н. В. Клеточников, А. И. Баранников, М. В. Тетерка и др.).
Были в казематах Равелина и "живые покойники", которые, прежде чем уйти в мир иной, теряли рассудок. Первым сошел с ума Игнатий Иванов, но потом начальство признало, что он поправился, и узника перевели в Шлиссельбургскую крепость. М. Фроленко писал, что, когда его увозили, "среди гробовой тишины вдруг раздался отчаянный крик погибающего человека; за криком последовала короткая возня-борьба, и слышно было, как что-то тяжелое пронесли по коридору".
В начале июня 1884 года сошел с ума А. Арончик, но помешательство его было тихим, поэтому начальство не обратило на его болезнь никакого внимания и продолжало держать его в Равелине. А узнику, считавшему себя лордом и требовавшему свидания с английском послом, казалось, что он окружен самозванцами.
Были среди заключенных и попытки самоубийства, например, в марте 1884 года решил отравиться П. С. Поливанов. Он подставил стул к печке, закрыл трубу и стал дышать угарным газом. Но бдительный "Ирод" вскоре заметил эту уловку, вызвал доктора, и попытка П. С. Поливанова на этот раз не удалась. Тогда узник решил повеситься: он оторвал от простыни две полосы, сделал из них петлю, привязал ее к столбику кровати, надел на шею и спустился на пол. Но и на этот раз "Ирод" спас его, вытащив из петли[71] [П. С. Поливанов после Равелина еще 18 лет сидел в Шлиссельбургской крепости, а потом был сослан в город Атбасар, откуда в 1903 году бежал за границу. Но Равелин и крепость высосали из него все силы, жить ему было нечем, и в августе 1903 года он застрелился в Лозанне].
229 
