очень нудно 
90 
Не в Америке и, конечно же, не в Германии. Куда же ему уехать?
"Отец! Отец, – кричал он мысленно, – ты никогда не говорил мне, что всякий человек носит в себе свою колючую проволоку, свои печи, свои орудия пыток; ты никогда не учил меня ненавидеть, а теперь вот я унижен, надо мной насмехаются, и я чувствую лишь стыд, а не гнев, словно я заслужил каждый доставшийся мне удар и плевок, каждое оскорбление. Куда же мне теперь идти?
И в Палестине я увижу все тот же забор из колючей проволоки, который ты сам обнаружил на небесах или в аду". И потом ему в голову пришла очень простая мысль, очень ясная мысль, словно он уже давно тайно вынашивал ее в себе, и он подумал: отец тоже был врагом.
Теперь размышлять больше было не о чем. Он видел, что Моска молча сидит и курит сигару.
– Я, видимо, недели через две уеду в Палестину, но из Бремена я уезжаю через несколько дней.
Моска задумчиво проговорил:
– Пожалуй, это верное решение. Зайди к нам до отъезда.
– Нет, – ответил Лео. – Пойми, я ничего против вас не имею. Я просто никого не хочу видеть.
Моска понял, что он имеет в виду. Он встал и протянул руку:
– Ладно, Лео, удачи тебе!
Они обменялись рукопожатием и услышали, как Гелла вошла в комнату Моски.
– Я бы не хотел с ней встречаться, – сказал Лео.
– Ладно, – сказал Моска и вышел.
Гелла одевалась.
– Ты где был? – спросила она.
– У Лео. Он вернулся.
– Хорошо, – сказала она, – позови его к нам.
Моска заколебался.
– Он сейчас не хочет никого видеть. С ним произошел несчастный случай, и он поранил лицо. По-моему, ему не хочется, чтобы ты его видела в таком состоянии.
– Какая глупость! – воскликнула Гелла.
Одевшись, она вышла из комнаты и постучала к Лео. Моска остался лежать на кровати. Он услышал, как Лео открыл дверь. Они стали разговаривать, но слов он разобрать не смог. Идти туда ему не хотелось – он-то что может сделать!
Моска задремал и, очнувшись, понял, что уже довольно поздно: комната погрузилась во мрак.
Он все еще слышал за стеной голоса Лео и Геллы.
Он подождал некоторое время и позвал:
– Эй, как насчет того, чтобы съездить перекусить до закрытия клуба Красного Креста?
Голоса утихли, но через мгновение разговор возобновился. Потом он услышал, как открылась соседняя дверь.
В комнату вошла Гелла и включила свет.
– Ну, я готова, – сказала она. – Пойдем.
Он увидел, что она кусает губы, едва сдерживая слезы.
Моска взял голубую спортивную сумку и сложил в нее влажные полотенца и грязное белье.
Они спустились по лестнице и вышли из общежития. Фрау Майер по-прежнему стояла у входа.
– Вы видели вашего друга? – спросила она.
В ее голосе слышались снисходительно-иронические нотки.
– Да, – ответила Гелла сухо.
По дороге к Курфюрстеналлее Моска спросил у нее:
– Он тебе все рассказал?
– Да, – ответила Гелла.
– О чем это ты так долго с ним разговаривала?
Гелла молчала довольно долго.
– О том времени, когда мы были детьми. Он рос в городе, а я в деревне, но в нашей жизни было много похожего. В пору нашего детства Германия была такая чудесная страна.
– А теперь все уезжают, – сказал Моска. – Сначала Миддлтоны, теперь вот Лео и очень скоро Вольф. И остаемся только мы да Эдди. Мне теперь придется не спускать глаз с тебя и Эдди.
Гелла взглянула на него без тени улыбки. У нее было утомленное лицо, и в ее серых глазах застыла печаль. Синева под нижней губой теперь распространилась на всю челюсть.
– Я хочу уехать отсюда как можно скорее, – сказала она. – Мне не нравится Эдди. И мне не нравится, что ты проводишь время в его обществе.
Я знаю, что он хороший друг, он нам помогает. Но я его боюсь. Не за себя, а за тебя.
– Не беспокойся, – сказал Моска. – Скоро прибудут наши документы. Мы уедем из Германии в октябре.
Они уже подходили к дому, когда Гелла спросила устало:
– Уолтер, как ты думаешь, в мире теперь беззащитным людям будет легче житься?
– Понятия не имею, – ответил Моска. – Но тебе-то что за дело? Мы же не беззащитные. – И потом, чтобы ободрить ее, добавил:
– Я обо всем написал матери. Она так рада – особенно тому, что я возвращаюсь домой. Она надеется, что я сумел найти хорошую девушку.
И они улыбнулись друг другу.
– Наверное, я хорошая, – сказала Гелла немного грустно. – Я вот все думаю о своих родителях: что бы они подумали обо мне, будь они живы.
90 
