6 
Если бы на них не смотрело столько глаз и не слушало столько ушей, Тори накричала бы на него. Вместо этого, глядя ему в лицо со всем достоинством, какое только можно было проявить в подобных обстоятельствах, она проговорила:
– Я здесь для того, чтобы научиться благочестию и смирению, и это, Джекоб, часть моего обучения. Если тебе не нравится видеть меня на коленях, лучше тебе немедленно удалиться.
Терпение его кончилось; склонившись, он схватил ее и рывком поставил на ноги, мрачно пробормотав сквозь зубы:
– Запакуй, что тебе надо взять с собой, Тори, или брось здесь. В любом случае, мы уезжаем… вместе! Ты нужна дома!
Вырвавшись из его рук, она уставилась на него уже неприкрыто свирепым взглядом и прошипела:
– Ты мне не хозяин, Джекоб!
– Это еще посмотрим, – вежливым тоном воз разил он. – А теперь быстро решай, пойдешь ли послушно сама или мне вынести тебя отсюда на плече?
– Ты не посмеешь.
– Неужели? – Мгновенным, как укус змеи, движением он схватил ее и, перекинув головой вперед через свое широкое плечо, быстро двинулся вниз по лестнице. – Ты нужна своей матери. Она зовет тебя.
– Я тебе не верю, – проговорила она, задыхаясь от тряски. На каждом шагу плечо его вдавливалось ей в ребра. Голова кружилась, и она за крыла глаза. – Мама меня понимает. Не то что ты. Она приняла мой выбор. Почему, спустя столько времени, она меня позвала обратно?
Проталкиваясь через море черных ряс, он ответил:
– Она больна, Тори. Очень больна. Тори потрясение смолкла.
– Джекоб, – наконец произнесла она испуганным голоском. – Пожалуйста, поставь меня на землю.
Он сразу же поставил ее, повернул лицом к себе и сумрачно посмотрел ей в лицо. Большие зеленые глаза вглядывались в него, безмолвно вопрошая о том, что она не решалась произнести вслух.
Его руки продолжали лежать на ее плечах, уже не удерживая, а предлагая поддержку, когда он тихо проговорил:
– Возможно, она умирает, Тори. Поверь, мне не хотелось так сообщать это тебе. Лучше бы, конечно, каким-то другим, не таким грубым способом…
– О святые небеса! – Теперь она сама приникла к нему. – Что случилось?
– Был пожар. Кармен обгорела, и доктор очень обеспокоен состоянием ее легких. Она надышалась горячего дыма.
Тори крепко зажмурилась, как бы отгораживаясь от его слов. Слезы сочились из-под сомкнутых век и струились по лицу. Жалобные всхлипывания вылетали из ее горла. Притянув к себе, Джейк обнял ее, дрожащую, обоим теперь было все равно, что на них смотрит целая толпа сестер, впрочем, многие из них открыто разделяли ее горе.
– Поплачь, ангельское личико, – ласково утешал он, невольно вспомнив, как любил называть ее раньше. – Выплачься.
Одна за другой, тихо и незаметно сестры удалились прочь, пока не осталась свидетельницей их печали только мать-настоятельница. Наконец, когда Тори немного успокоилась, Джейк с трудом произнес:
– Это еще не все, Тори.
Она кивнула, лицо ее еще пряталось у него на груди.
– Говори, – попросила она и напряглась, прижавшись к нему.
– Отец умер. Погиб в огне.
– О Боже, Джекоб! – разрыдалась она. – Как мне жаль, как же мне жаль!
– Мне тоже, дорогая, – тихо признался он. – Больше, чем я мог предположить.
– Ты любил его, – еле выговорила она. – Как бы вы ни воевали друг с другом, я знала, что ты его любишь, так же крепко, как и я. И он любил тебя, хочешь верь, хочешь нет.
– Да, думаю, любил по-своему, – грустно заключил Джейк.
Прошло еще несколько минут, прежде чем они заметили, что в стороне тихо стоит в ожидании мать-настоятельница. Притянув заплаканную девушку в свои объятия, она стала утешать ее и сочувствовать. Затем со смиренным вздохом спросила:
– Полагаю, вы сейчас уедете, сестра Эсперанса?
Тори кивнула.
– Да, – матушка. Я очень сожалею, но мне надо поехать домой.
Ласково улыбнувшись юной послушнице, женщина сказала:
– Возвращайся к нам, сестричка. Наша любовь пребудет с тобой, пока ты не вернешься в эту обитель.
Тори была потрясена, узнав, что пожар произошел больше недели назад и что сестры-монахини скрыли от нее это известие. Но еще больше потряс ее вид любимой матери, которую она увидела в первый раз за два года. Со слезами на глазах смотрела она на бледное, измученное страданиями лицо, обрамленное прядями седых волос. Неужели это ее мать, прежде всегда такая цветущая, энергичная и жизнерадостная? Когда поседели ее красивые черные волосы? Только ли боль покрыла морщинами ее лицо, или это уже годы наложили свою печать на любимые черты?
6 
