очень нудно 
37 
Последний вариант казался вполне реальным — в строках ведь не было даже самого примитивного смысла, и запомнить их было просто невозможно. Это хоровое чтение продолжалось довольно долго, и я успела уловить некоторые повторы: создавая строки, мадам охотно использовала словечки «майтрейя», "шамбала", «махатма»…
Из памяти, как из засоренной трубы, поднимались остаточные, давно смытые в канализацию знания.
…Слушатели твердили строки, впадая в полутрансовое состояние: позади меня кто-то громко застонал. Теперь я боялась посмотреть на маму, боялась увидеть в ней одержимость, которой были пропитаны космейцы. Вот почему я вцепилась взглядом в Бугрову, а она, увидев это, самодовольно усмехнулась. Решила, по всей видимости, что меня зацепили ее духовные прорывы.
Народ стонал массово, а вот из маминого кресла не доносилось ни звука. Я все еще боялась посмотреть на нее, но тишина по соседству звучала тревожно — и поэтому я все-таки повернула голову.
Мама была в глубоком обмороке.
"Мамочка, мама", — я затрясла ее руку, испугавшись не на шутку, но мамина голова безжизненно лежала на груди. Сашенька не обращала на нас никакого внимания, влюбленно глядя на сцену. Я закричала:
"Человеку плохо, помогите!"
Бугрова закрыла рот, прекратив чтение строк, и зал тут же стих, впрочем, отдельные инерционные вскрики продолжались.
"Человеку хорошо! — сказала мадам, внимательно вглядевшись в мамино лицо. — Человек путешествует по орбите и вскоре вернется к нам!"
К моему удивлению, после этих слов мама действительно вернулась испуганно взглянула вверх и, ужалившись беспощадно-мертвенным светом лампы, зажмурила глаза — вполне осознанно.
"Вот видите! — снизошла Бугрова. — Такой результат может быть только у тех, кто правильно читает строки!"
Я не сводила глаз с мамы — она пришла в себя и смотрела на мадам с видом смущенной благодарности.
На самом деле, сознание в этом зале можно было потерять и без всяких строк — духота такая, что я согласилась бы на кислородную маску. И еще я чувствовала странную ревность.
В самом деле, почему и мама, и Сашенька, и прочие тетушки-дядюшки, сидевшие в этом зале так плотно и долго, что вполне могли бы высидеть каждый по птенцу, почему они были так явственно открыты для чудесного воздействия строк, и только меня эта рифмованная религия не затрагивала ни малейшим образом? Арифметика большинства играла со мной старую шутку: ведь если я одна из всех не чувствую волнения — так, может, это я ущербная? А все остальные и в самом деле ощущают целительное действие «Космеи»?
Бугрова заунывно-буратиньим голоском рассказывала о новейших строках, созданных ею в результате вчерашнего контакта с Великим Учителем. Этими строками можно лечить гинекологические заболевания, астму и онкологию запишите, пожалуйста! Все послушно, по-школьничьи, шелестели страничками, щелкали авторучками… Мама с сестрой тоже вписывали в припасенные заранее тетрадочки очередные строчки, я украдкой глядела на часы.
Наконец Марианна Степановна с явным сожалением глянула на часы:
"Сегодняшняя лекция заканчивается, но не заканчивается «Космея»! И я прошу подойти ко мне вот вас, да-да, вас, побывавшую сегодня на орбите!"
Степановна указала рукой на маму и поощрительно улыбнулась Сашеньке. Я хотела подойти вместе с ними: вдруг маме снова станет «хорошо»? Но мадам покачала головой, отсекая меня от мамы и сестрицы.
Пришлось дожидаться за дверью.
ГЛАВА 14. ПЕТРУШКА
Дверь к спасительным орбитам захлопнулась навсегда. После огромной статьи о «Космее» мама перестала со мной разговаривать и даже в мою сторону не смотрела. Это притом, что Вера сильно выправила текст и убрала из него мало-мальски обидные словечки в адрес «Космеи».
Чем дальше, тем больше Вера становилась похожей на человека, но временами ее по-прежнему заносило. Зубов объяснял эти перемены диким скандалом, случившимся в епархии: он пробудил в Вере охотничьи инстинкты. Вера не разъясняла своей роли в этой истории, но молчала о ней выразительнее любых слов.
Впрочем, в словах недостатка не было: что депутат Зубов, что священник Артемийтолковали этот сюжет, а я, развесив уши, как бассет-хаунд, каждого слушала, и верила каждому. Днем Артем горячо уверял, что владыку Сергия оклеветали, а вечером Зубов, усмехаясь, говорил — здесь все правда, и ничего, кроме правды, и может быть, правда еще не вся. "В итальянском языке, — рассказывал Зубов, — слово «правда» употребляется только с определенным артиклем — "la verita". А слово «ложь» сопровождается артиклем неопределенным — "una buggia". Не означает ли это, что лжей в мире много, и только правда — одна?" — спрашивал меня Антиной Николаевич…
37 
