очень нудно 
44 
Что касается длины писем, в том числе и электронных, то это для меня тоже не имеет особого значения. Если пишу, значит хочу рассказать некую историю. С самого начала до самого конца, не опуская тех подробностей, которые мне кажутся существенными. И тогда мне не важно, длинным получается письмо или коротким. В книге я вообще не обязан следить за этим. В случае фельетонов для твоего журнала я лишен этой привилегии, потому что в журнале точно заданы параметры, и я должен не нарушить их. Иногда это самый большой дискомфорт. Впрочем, ты знаешь об этом, мы много раз говорили на эту тему.
Кроме того, с тех пор как ты уговорила меня поделиться нашей корреспонденцией с другими («188 дней и ночей»), я не считаю, что только твое мнение будет здесь определяющим. Я не стану писать короткий мейл, если мне вдруг захочется написать длинный. Зато когда я спрашиваю, почему ты не пишешь, то вовсе не ожидаю каких-то оправданий с твоей стороны. Я не из числа тех мужчин, которым важно заставить женщину сделать то, что ей не нравится. Совсем напротив. Мне нравится, когда женщина делает то, что ей нравится. Мне хотелось бы, чтобы женщине, которая посвящает свое время мне, нравилось это делать и чтобы ей не приходилось тратить ни минуты на «оправдания». Теряя эту минуту, я рискую получить подаренного ею времени ровно на означенную минуту меньше. Это в связи с тем явным упреком, который ты обращаешь ко мне. Впрочем, упреки — это ведь тоже часть разговоров, не так ли? Хочется думать, что наши читатели окажутся более снисходительны ко мне и не найдут повода для упреков. По крайней мере в том, что касается длины моих писем…
Сегодня я живу другим. Сегодня я живу одной книгой, которую храню глубоко в памяти. Она — доказательство силы человеческого воображения (как и в случае с плацебо). Именно такую силу воображения демонстрирует Джонатан Литтель. Огромную силу. Немцы считают эту силу разрушительной, крайне извращенной и никому не нужной. Так считают немцы, но не я! Французский писатель (1967 года рождения) Джонатан Литтель (никак у меня не получается оторваться от Франции или хотя бы от французов и француженок) вызвал в Германии беспокойство, национальные угрызения совести, а у многих — возмущение. Рожденный через много лет после окончания войны, он в возрасте 39 лет написал книгу «Les Bienveillantes» (нем. Die Wohlgesinnten), что я отважился бы перевести как «Дружелюбно настроенные».
Франция дала ему французское гражданство только в марте 2007 года. После успеха его книги. До этого его прошения регулярно отвергались. Польские футболисты получают немецкое гражданство иногда спустя всего год. Я не знаю, как приобретают свое гражданство авторы бестселлеров, и не знаю, как это происходит во Франции. Но это только так, замечание между строк.
Литтель происходит из еврейской семьи, имевшей корни в Восточной Европе. Родился он в США, закончил французскую гимназию, потом учился в престижном Йельском университете, теперь его семья живет в Барселоне. Он пишет по-французски. Эту книгу он написал, как сам говорил об этом в интервью, за 120 дней, чего я не в состоянии представить. Это, должно быть, было какое-то экстатическое путешествие на волне вдохновения. Он должен был родить эту книгу в неком сверхъестественном акте. Так мне кажется.
Почему? Потому что он успел написать за это время более 1400 страниц (привожу их количество по немецкому изданию 2008 года)! Мне очень нравятся длинные книги, когда в них рассказываются интересные истории. На каждой странице — эмоции, на каждой странице читатель должен задержаться и задуматься. Я читал эту книгу последние четверо суток. Если бы не работа, необходимость спать и есть, я читал бы ее, не отрываясь. В книге описана история жизни бисексуального офицера СС, который абсолютно хладнокровно, аналитически, с немецкой точностью повествует о своем участии в «чистке расы». Герой книги — доктор Макс Ауэ, грязная, отвратительная нацистская свинья в черном эсэсовском мундире — берет нас на экскурсию по местам казней. Порой начинает казаться, что читаешь путеводитель типа National Geographic, с той только разницей, что вместо туристических достопримечательностей тебе дают подробное описание мест экзекуции.
Литтель начинает повествование от местечка Сокаль на Украине, где Макс Ауэ стал свидетелем первого расстрела евреев. «Лучше целиться в голову, а не в грудь, хотя при выстреле в голову мозг разлетается в разные стороны…» Потом, обученный систематическому убиванию, Макс Ауэ попадает в Освенцим. На вопрос коменданта, что тот хотел бы увидеть, он отвечает коротко: «Все». Читатель тоже видит все. Как под микроскопом. Читаешь эту книгу и постепенно привыкаешь смотреть на людей как на инфузорий в капле воды. И если одна капля неудачно размажется по лабораторному стеклу, не беда — из пипетки всегда можно капнуть еще одну. И именно такого создающегося у читателей впечатления не принимают немцы. Поэтому книга, по мнению немецких критиков, «ужасная», «страшная», «неприличная», «грубая», «китч», «провокация», «извращение». Так писала о ней серьезная и, как правило, объективная немецкая «Die Zeit». И вообще, по какому праву какой-то там щенок — француз, родившийся спустя тридцать лет после начала войны, чтобы он хоть что-то мог знать, — прибегает к фантазии и «каким-то там историческим исследованиям» и позволяет себе производить такую вивисекцию трупа, о котором все уже давно должны были забыть? (И здесь я повторяю слова немецкой прессы.)
44 
