93 
Найджел шумно дышал, удары сердца гулко отдавались у него в ушах.
– Ты же знаешь, что я не предавал ее, Лэнс. Это безумие.
– Тогда кто? – Лэнс смотрел на него сквозь пелену слез и пыли. – Кто, черт побери, сделал это?
– Не знаю. Господи, я не знаю! Но мне точно известно одно: все эти бумаги – фальшивка. Это была ловушка.
Лэнс пристально вглядывался в его лицо. Он все еще хватал ртом воздух.
– Ловушка?
– Просто еще один дьявольский поворот винта, вот и все. Разве ты не видишь во всем этом систему? Какими бы грязными ни были мои руки, я не предавал Катрин, и ты это знаешь. Ты ставишь себя в дурацкое положение, черт побери.
Лэнс, морщась, поднялся на ноги.
– С самого начала мне от тебя нужно было только уважение, и ничего больше. Ты мне можешь дать хотя бы это?
Найджел попятился. Он был весь в крови и пыли. Как, черт возьми, все это должно было подействовать на Фрэнсис?
– Ради всего святого, ты можешь хотя бы на время заняться своими чувствами! Иди домой, Лэнс.
Лэнс подобрал свой камзол и шляпу и, пошатываясь, вышел из комнаты.
Фрэнсис отвернулась. Она выглядела такой хрупкой и ранимой. Изящная линия ее плеч и талии казалась необыкновенно нежной – символ красоты и благородства, всего того, что нуждается в защите. Найджел не находил в себе сил принести извинения или прикоснуться к девушке.
Наконец он заговорил. Честно и прямо.
– Мне жаль, что вы были вынуждены присутствовать при этой сцене.
– Оставьте меня одну, – ответила Фрэнсис.
Кровь стекала по его предплечью, оставляя причудливые узоры на кисти руки.
– С самой первой нашей встречи, Фрэнсис, мне нечего вам предложить, кроме извинений. Мне очень жаль, Фрэнсис. Я прошу прощения за все… за все это проклятое дело, в которое я вас втянул. Вы могли бы не… О, черт бы его побрал!
Она повернулась и с отчаянием взглянула ему в лицо.
– Вы довели Лэнса до грани безумия! Зачем? Зачем вы это делаете?
У него больше не было сил скрывать свою горечь.
– А вы не думаете, что Лэнс сам должен определять свою судьбу?
Ее дыхание тоже участилось. Шелковые одежды на ее груди трепетали в такт взволнованному дыханию.
– Боже мой! Вы все одинаковы. У вас за пазухой всегда камень, а за плечами – смерть. Я больше этого не вынесу!
Голос ее был искажен мукой. Найджел осознавал всю глубину ее отвращения и собственного стыда. Тем не менее он отчаянно хотел, чтобы она поняла.
– Я должен был научиться драться, Фрэнсис.
– Но я считала, что на дуэли существуют определенные правила… какие-то вещи, неприемлемые для джентльмена.
На мгновение он подумал, что мог бы найти какие-нибудь оправдания, но затем почувствовал, что устал от двусмысленности.
– Нет никаких правил. Этому меня научили казаки. Тут нечем гордиться, но война не похожа на салонные игры.
Девушка ничего не ответила. Найджел посмотрел ей в лицо и увидел на ее щеках слезы. Избегая его взгляда, она отвернулась. Ему страстно хотелось подойти к ней, обнять, успокоить. Нелепость этой мысли поразила его и заставила сказать правду.
– Я не могу избавить мир от крови. Не могу исправить все несправедливости или спасти народы от уничтожения. Я искал лучшее применение своим способностям, но иногда все пути ведут к катастрофе. Я пытался творить добро, даже когда результат оказывался противоположным. У меня не было желания тренироваться для участия в кровавой бойне, но, Боже милосердный, вы должны были видеть, что я контролирую себя. Мне не хотелось драться с ним. И если бы я желал его смерти, то Лэнс был бы уже мертв.
Ее лицо было все в капельках слез, голубые глаза ярко блестели.
– Я знаю. Именно это и пугает меня.
Почему все это так больно? Она нравилась ему. Он уважал ее. Всеми фибрами своей души он хотел ее. Неужели эти три вещи могут сложиться во что-то такое, что он не может разрушить, чем не может управлять? Найджел опустился на сундук. Он почти не замечал, что рука его все еще болит, хотя кровотечение остановилось. Рана была поверхностной. Он делал вид, что серьезно ранен только для того, чтобы обмануть Лэнса.
– Мое самообладание? Боже милосердный! Я не понимаю.
– В вас преобладает разум, не правда ли? Вы умерли для чувств. Вас интересуют лишь ваши проклятые дела. Вы сказали, что война не похожа на салонные игры. А любовь? Любовь – это салонная игра?
Он понимал, что Фрэнсис говорит о Лэнсе, что она укоряет его за жестокое обращение с человеком, который любит его. И вдруг неожиданная мысль пронзила его, подобно удару ножа. Это было настолько очевидно, что он с трудом подавил в себе желание рассмеяться. Он вспомнил вкус ее губ на своих жарких и требовательных губах и то, как, несмотря на присутствие Фуше, потерял над собой контроль. «А любовь?»
93 
