очень нудно 
24 
– Мы свечи зря не жжем, и спички попусту не тратим. Они еще прадедовские.
Андрей выскочил за молотком.
– Вот! – Кортецкий протянул коробок Ивану Тимофеичу.
Тот зажег свечу и осветил часовню.
Инвалид подошел к середине иконостаса, вытащил из кармана гимнастерки гвоздь и заколотил его на половину в деревянного распятого Христа. А после нацепил на гвоздь круглую штуковину.
– Ну вот, – удовлетворенно выдохнул он. – Теперь и вы услышите голос Родины… а то сидят в тайге, а там миллионы помирают на фронтах…
– А как оно называется? – спросил Андрей, показывая взглядом на круглую штуковину.
– «Сковородка» – по-простому, а так – радио, – объяснил инвалид. – Сегодня поздновато уже, а завтра заговорит, ей-богу, заговорит! Будете слушать, секта!
И Кортецкий обвел местных жителей колючим презирающим взглядом; только на Андрее его взгляд потеплел.
– Ну все, я у вас тут же переночую, а рано утром дальше уйду.
– Располагайся, божий человек, – Иван Тимофеич закивал и вышел из часовни.
За окошком в наступившей темноте гудел колокол, но была слышима и жизнь. Кричали птицы.
Инвалид, оставшись один в часовне, расстелил под иконостасом шинель и улегся на нее. Уже лежа, он чиркнул спичкой, и она, загоревшись, осветила все внутренности тесной маленькой часовенки. Окинув еще раз быстрым взглядом стены, Кортецкий поморщился и задул спичку. Закрыл глаза, но тут услышал скрип двери.
– Кто там?! – испуганно дернулся он, увидев в открытом проеме двери желтую половинку луны.
– Я это, – ответил тихий голос.
– Я – кто? – настороженно переспросил инвалид.
– Андрей.
– Ты чего пришел? – Кортецкий приподнялся на локтях.
– Спросить.
– Ну?
– А правда, что Родина в беде? – дрожащим голосом спросил Андрей.
– Да-а, – протянул инвалид. – В очень большой беде, везде война, фронт, а где нет фронта – там от голода мрут. Плохо.
– А Москва?!
– Ну, в Москве не мрут, конечно, но и там плохо. В окружении она. Я вот за Родину ногу отдал. А теперь последние силы отдаю…
– А утром вы куда?
– Дальше. У меня еще три «сковородки», присобачу их где-нибудь у людей, которые ничего не знают, и назад буду двигать.
– А можно с вами пойти? – голос Андрея задрожал.
– А тебя твои сектанты не прибьют, если словят?
– А мы до рассвета, я знаю, как к речке выйти, а ни отец, ни братья этого пути не ведают.
– К речке – это хорошо… Но если пойдешь, надо будет тебе меня слушаться…
– Буду, – пообещал Андрей.
– Ну вот, тогда первый приказ: всю ночь стеречь тачку, а перед рассветом разбудишь меня и тронемся.
– Хорошо, – кивнул Андрей.
– Не-е, – перебил его инвалид. – По-военному надо отвечать: «Слушаюсь!»
– Слушаюсь, – прошептал Андрей.
– Хорошо, иди.
Андрей тихонько запер за собой дверь и сел возле тачки, облокотившись о крыльцо часовни. Сверху светили звезды и гудел гудоколокол.
Андрей улыбнулся. Пока отец и братья дождутся знамения, он будет уже далеко.
Спать не хотелось. Всю ночь наблюдал он за небом, и показалось ему, что звезды движутся вслед за луной. А когда предлучи еще не показавшегося солнца разогнали мрак, Андрей живо поднялся на ноги, зашел в часовню и, помолившись, разбудил инвалида.
– Как там нас утро встречает? – Кортецкий заерзал, приходя в движение.
– Хорошо, – ответил Андрей.
Инвалид встал, скрутил шинель, и они вышли. Остановились у тачки, где инвалид сунул шинель в мешок.
– Теперь ты будешь катить ее, – сказал он. – Тот, кто приходит позже, становится младшим по званию.
Андрей кивнул, взялся за две расходящиеся деревянные ручки и направил тачку к воротам. Инвалид зашагал рядом, озираясь на солнце и улыбаясь сдержанной радостью. Выйдя за ворота, они на минутку остановились. Андрей поклонился скиту, а инвалид обвел постройки ехидным взглядом.
– Давай быстрее, а то здесь и останешься! – поторопил он Андрея.
Единственное колесо тачки поскрипывало жалобно, наезжая на ветки, опавшие с крон. Андрей спешил, старался, хотя бессонная ночь уже давала о себе знать. И исчезло куда-то звучание колокола, к которому, казалось, он уже привык, как к чему-то неизбежному и постоянному, как небо. А может, просто бессонная ночь отлучила его временно от слуха, и не успел он обернуться на кедр-колокольню, надеясь, что в последний раз, как услышал недовольное бурчание инвалида:
24 
