очень нудно 
74 
Перед входом в школу все так же, задрав горн к небу, стоял припорошенный снегом пионер. Харитонов поднялся на второй этаж, где жил учитель.
Из-за двери в коридор пробивалась острая, как нож, полоска света.
Харитонов постучал; дверь открылась. Хозяин посторонился, пропуская гостя в комнату.
– Я думал, ты спишь.
– И поэтому пришел? – спросил учитель дружелюбно.
– Я ухожу, – с грустью произнес Василий. – Жену арестовали, а с меня подписку взяли, точно такую, как с жены перед арестом.
Семен помрачнел.
– И куда же ты? Зима ведь?
Харитонов пожал плечами.
– Как-нибудь выйду, – сказал он с сомнением в голосе, словно и сам не очень-то верил в им же сказанное.
Возникла тишина, и тем больше была она напряженной, чем серьезнее смотрели друг другу в глаза Семен и Харитонов.
– А не замерзнешь? – нарушил тишину учитель.
– Нет. У меня еще две «смирилки» есть в мешке. В них не замерзнешь.
– Да… – мрачно выдохнул учитель. – В них не замерзнешь.
– Да и сколько я уже прошел. Что я, еще немного не пройду?! – подбадривая самого себя, сказал Василий.
– Хорошо тебе, – сказал учитель. – Если выйдешь, то уж точно спасешься! Здесь ведь жизни нет.
– Ну так если не боишься… Пошли со мной! – предложил странник. – Авось выйдем!
Учитель выглядел растерянным. Лицо отливало синеватой бледностью.
– А что, – как-то натужно выговорил он. – И пойду! Не всю же жизнь глобусы красить и детям сказки про географию рассказывать…
Он начал судорожно одеваться, достал из шкафа брезентовую сумку, набросал в нее всяких мелочей и даже опасную бритву.
– Ты карту возьми! – сказал ему Харитонов.
Семен снял со шкафа перевязанный тесемкой рулон и, примяв его, тоже сунул в сумку.
– Ну все, – окинув прощальным взглядом свою комнату, сказал учитель. – Прощай, город без имени… прощай, школа без номера и дети без отчества.
Вышли на улицу. Ветер ослаб и дул теперь в спину, словно помогая и поддерживая в ночных путниках решимость. Прошли мимо серых домов и мимо здания под номером 254, куда обещал он прийти на первую смену и где собрал первые в своей жизни часы, пусть не ручные, но все-таки отмеряющие время. Шли дальше, между тянущихся с обеих сторон пустырей, и была это уже не улица, а смерзшаяся полоска укатанной и утоптанной земли с названием гордым и великим, внушающим людям веру и надежду и иногда поднимающим этой надеждой умирающих. Ибо название было – Дорога, а Дорога в умах людей и есть вечный путь к спасению.
20
Когда дирижабль вынырнул из высокого тумана, Обитатель бросился к окну-иллюминатору и глянул вниз.
Там длилась зима, начавшаяся, видимо, не так давно. В отблесках ровно постеленного на землю снега была какая-то непередаваемая свежесть. Земля, покрытая белыми и зелеными полосами, казалась теперь более живой и гостеприимной. Вечнозеленые сосны и ели покрывали ее не сплошным ковром, а чередовались с широкими белыми межлесьями.
По белому листу заснеженного межлесья медленно двигались два человека, казавшиеся с высоты дирижабля крошечными сказочными гномами.
У Обитателя запершило в горле. Разволновавшись, он чуть было не открыл окно-иллюминатор, чтобы сказать тем, внизу, что-нибудь ободряющее и важное. Но вспомнил о холоде и о том, что вряд ли они услышат его слова.
Тогда захотел он бросить им что-нибудь полезное и окинул взглядом гондолу. Но бросать было нечего. Несколько оставшихся пачек сигарет «Друг» ветер обязательно снесет куда-нибудь в сторону. Табуретка им не нужна, а громкоговоритель – это единственная ценность Обитателя и, пожалуй, единственное, с чем бы он не хотел расставаться. И тогда он просто задумался об этих двоих, идущих по холоду и снегу. И пожалел их, и удивился их мужеству.
И подумал о том, что даже, казалось бы, в мертвых пространствах идет жизнь, если, конечно, эти пространства русские.
Тем временем двое, идущие по снегу, добрались до следующей лесополосы, и она поглотила их.
Обитатель, прильнув к холодному стеклу, все смотрел вниз, ожидая увидеть их выходящими на следующее межлесье, но ветер увлекал дирижабль куда-то дальше и остались эти люди где-то позади, предоставленные сами себе.
Обитатель присел на табурет и, снова ощутив свое одиночество, стал мечтать о маленьком мальчике, из которого он сумел бы вырастить себе достойную смену. Он даже представил себе этого мальчика – белобрысого, можно даже с веснушками и с озорно бегающими глазами. И защемило сердце оттого, что внезапно вспомнил он и жену свою, и детей, оставшихся в далеком прошлом, на Внуковском аэродроме. Интересно, где они теперь? Что делают? Скучают ли без него? И заботятся ли о них его соратники, коллеги по Политбюро?
74 
