очень нудно 
42 
Может быть, поэтому она с такой радостью и волнением попыталась сейчас прикоснуться к своему прошлому. Тому, в котором она любила совсем другого Стаса и в котором ей никто, кроме него, не был нужен. Она пыталась ненадолго вернуться в те времена, когда не могла быть объективной к тем, кто пытался достучаться до нее. Но это был лишь мгновенный импульс. И, докуривая сигарету, Даша уже сожалела о том, что просила секретаря передать Тропинину о своем визите. Она не хотела, чтобы он увидел ее такой, какой она была сейчас, – без озорного блеска в глазах, от которого, как говорила Марина, все вокруг может загореться, как от искры. Она каждый день видела себя в зеркале и с неизбежностью принимала изменения, происходившие с ее лицом, – горькие складки залегли в уголках рта и словно накинули паутинку мелких морщин вокруг глаз. Еще совсем немного, и они залягут глубокими бороздками, и никакие современные средства, так активно рекламируемые со всех сторон, не помогут избавиться от них. Стоя перед зеркалом, Даша растягивала пальцами лицо, стараясь придать ему совершенно идиотский вид, лишенный каких бы то ни было проявлений эмоций. Гладкая кожа и пустые глаза – жуть. Даша вздрогнула.
На часах было начало одиннадцатого. Она с ужасом поняла, что ей снова нечем заняться. Маришку она проведала, завтра приедет еще – утро пройдет не зря, но через день-другой подругу выпишут, и она будет ощущать себя ненужной. Дома у мамы она уже все перевернула вверх дном, устроив генеральную уборку всех времен и народов. Так что здесь тоже прокол. Говорить вроде бы тоже больше не о чем: что-то мимолетное о прошедшем рабочем дне, ответный вопрос о том, как провела она свое время. Ничего не значащие фразы, за которыми обе стараются скрыть то, что их действительно волнует. Им обеим нужно понять, к чему ведет затянувшееся возвращение дочери в родной дом. Пока ответа на этот вопрос нет, потому что внутри у Даши по-прежнему пустота и обида.
К телефону она не подходит принципиально, потому что первые дни его обрывал Стас, а разговоры обычно заканчивались на повышенных тонах. Он требовал ее возвращения, она твердо стояла на том, что не может этого сделать.
– Тебе не кажется, что твоя поездка к маме слишком затянулась?
– Нет, не кажется. Я ведь не называла точных сроков, – спокойно ответила Даша, когда Дубровин в который раз задавал этот вопрос. – Ты можешь оставить меня в покое?
– Я еще считаюсь твоим мужем?
– Разумеется.
– Тогда я не могу выполнить твою идиотскую просьбу!
Это повторялось несколько раз с небольшими вариациями, а потом он перестал звонить. Сначала Даша вздохнула с облегчением. Она устала от нервозности, которую несли эти телефонные звонки. Они будто разрушали то, что и так находилось в крайне шатком состоянии. Но прошло еще несколько дней, и Даша почувствовала себя совершенно паршиво без этих каждодневных выяснений отношений. Они словно давали ей лишний повод убедиться в том, что она существует, а не исчезла с лица земли. Только эти звонки и делали ее реальной, потому что она давно существовала в роли затворницы, для которой главное – ее мещанский мирок, лишенный проблем. Она перестала понимать, что происходит там, за стенами ее надежного дома, ставшего добровольной тюрьмой. И теперь, когда главный надзиратель в лице Дубровина вдруг оставил ее в покое, она запаниковала. Даша больше не отключала телефон, обманывая себя, что не ждет звонка. На самом деле она прислушивалась к воцарившейся тишине и думала о том, почему Дубровин не дает о себе знать, пыталась понять ход его мыслей, предугадать его последующие шаги. Ведь не успокоился же он действительно? Она нужна ему, она – его наркотик и боль. Наверное, с некоторых пор больше второе, после всех своих умозаключений Даша была в этом уверена. Она не оправдала его надежд, оказавшись красоткой, фарфоровой статуэткой далеко не высшего сорта. Дубровину нужно все лучшее, как и ей самой, – это их роднит и разъединяет одновременно.
Даша прикурила очередную сигарету, отметив, что руки перестали дрожать и зажигалка с первой попытки выдала достаточно высокий столбик голубого пламени. Глубоко затягиваясь, Даша, пожалуй, только сейчас поняла правильность вывода матери, что от безделья в голову лезут самые разные мысли и додуматься можно до чего угодно. Вот и сейчас, пытаясь бороться с хаотичным потоком мыслей о неутешительном настоящем и с ностальгическими воспоминаниями о прошлом, Даша чувствовала, что так и не находит опоры. Никакого даже самого шаткого равновесия. Она представила себя хрупкой девочкой на шаре, как на картине Пикассо, – неловкое движение, и можно упасть, больно ударившись. Она не хочет падать, но и балансировать на шаткой опоре – тоже. На самом деле многое зависит от нее самой, она же пытается переложить ответственность за происходящее на других. Она уехала из дома, не видя выхода, пытаясь разорвать сужающийся круг тягостного общения с мужем. А если бы он сделал это первым: уехал, оставив за собой право назначать день возвращения или окончательного разрыва? Она была бы в бешенстве – это точно! Получается, что ее решение бежать – не самое лучшее из того, что можно было придумать в их ситуации.
42 
