199 
На Клер она не смотрела, ее глаза были широко раскрыты, они были устремлены вверх на что-то, что видела она одна.
— А однажды мы делали снеговика, я помню, он был больше меня, а на улице было облачно, но солнце вдруг появилось, на минуточку выглянуло из-за туч, и ты оказалась под солнцем, а я нет, и снеговик тоже нет, только ты, такая яркая, как золото, ты была такая прекрасная и смеялась. И ты выглядела счастливой.
— Я помню, — сказала Клер тихо. Она была напугана, потому что Эмма казалась теперь дальше, чем когда бы то ни было, но ей удалось сохранить свой голос спокойным и даже почти легким. — Тебе было пять лет. Почти шесть. Ты сделала ему рот из виноградин, а глаза из черносливин, а волосы из красной пряжи, и в руки мы ему сунули книгу, а на голову — шляпу.
— Профессор, — сказала Эмма с легким хихиканьем. — Он ужасно быстро растаял.
— Мы сделали другого на следующий год. Еще больше.
— Ой, — сказала Эмма без любопытства. Она помолчала. — А я еще любила, когда ты ставила швейную машинку на стол в гостиной — помнишь? Там были кусочки тканей и обрезки рукавов, и части юбки, а однажды ты сделала суп, он готовился в плите, а на улице все замерзло, настоящий зимний день, все окна покрыло инеем, и было так уютно, как в теплой пещерке, и только мы вдвоем. Это был счастливый день.
— И ты подошла ко мне и обняла, — глаза Клер наполнились слезами. — И сказала: «Я люблю тебя, мамочка».
— Прости, — сказала Эмма, все еще глядя на что-то под потолком. — Прости, что была такой плохой с тобой. Прости, прости, — ее голос стихал.
— Эмма, — сказала Клер поспешно. — Не уходи. Скажи мне, когда ты была со мной плохой?
— Все то, что я тебе наговорила, когда ты… когда ты не хотела чтобы я… — Она вздохнула.
— Не хотела, чтобы ты — что? Эмма, вернись, вернись; ты говоришь о последних месяцах, да? Все хорошо, Эмма, лучше говорить о настоящем, чем о прошлом. Потому что теперь мы можем говорить еще и о будущем. Эмма, ты слышишь меня?
— Ты не хотела чтобы я гуляла… не хотела чтобы я встречалась… не хотела чтобы я была… девушкой. Не могу вспомнить. Старшей Девушкой. Другой. Ужасной. Мертвой. Мертвой Девушкой. Журналы, ты понимаешь, фотосъемки. Ты понимаешь.
— Не мертвой девушкой, Эмма, ничего такого не было, это было совсем другое. Ты подумаешь об этом позже. И ты всегда была со мной милой, Эмма. Мы всегда любили друг друга. Я это помню.
Эмма повернула голову и посмотрела на мать. Ее глаза надолго остановились. Затем Эмма начала плакать:
— Он сказал мне дурные вещи.
Клер бросила быстрый взгляд на Алекса, который глядел на нее и Эмму с повышенным вниманием:
— Должна ли я заставлять ее вспомнить?
— Я думаю, все в порядке, — пробормотал он, и Клер снова повернулась к Эмме: — Кто сказал дурные вещи?
Голова Эммы раскачивалась.
— Сказал, что я не его девушка. Сказал, что ненавидит меня. Не любит меня.
— Кто сказал это? — снова спросила Клер.
— Конечно, — сказала Эмма отчетливо. — Я сказала официанту. Я закончила.
Нет, нет, нет, подумала Клер. Не верю в это:
— Эмма, что это значит? Что кончено?
— Ужин. И… все остальное.
— Что остальное? Что остальное? — Эмма продолжала молчать, и Клер положила руку на ее голову и повернула ее так, что их глаза снова встретились. — Эмма, ты пыталась убить себя из-за того, что он сказал тебе?
Эмма казалась удивленной:
— Что?
— Ты хотела умереть? Ты пыталась убить себя?
— Зачем? — Эмма нахмурилась. — Не могу вспомнить.
— Что не можешь вспомнить?
— Убежала. Все смотрели.
— Убежала с ужина?
— Через весь ресторан. Все смотрят. Ты погубил все.
— Это ты ему сказала?
— Ты погубил все. Я убежала.
— А что потом? Что случилось в отеле, Эмма?
— Не могу вспомнить.
— Ты прошла через холл. Ты с кем-нибудь говорила?
— Не могу вспомнить. Ой, да, кто-то сказала мне, какой номер.
— Сказал тебе номер твоей комнаты? А почему ты не помнила?
— Хотела спать. Очень хотела спать. Тяжелая, сонная и упала.
— Тогда как ты попала в свою комнату?
— Не могу вспомнить. Кто-то. В красной форме. Он снял с меня туфли. Положил меня на кровать. Одеяло было теплое.
— А потом что? Ты вставала, когда он ушел?
— Куда вставала?
— С постели. В ванную. Выпить что-нибудь, чтобы заснуть.
— Уже спала, — сказала Эмма с ноткой нетерпения. Это был первый признак оживления, который они услышали в ее голосе. — Не могла двигаться: слишком тяжелая, слишком сонная, мне было так плохо. — Она полежала молча, и слезы тихо побежали по лицу. — Я умираю.
199 
