88 
Начиная с эпохи фараонов империи господствовали на политической карте мира. Обладая огромной военной мощью, они обеспечивали обществу сравнительно стабильное состояние, порой довольно длительную мирную передышку между периодами анархии и ожесточенных внутрирегиональных войн. Хотя львиная доля имперских ресурсов растрачивалась непроизводительно, а репрессивный аппарат перемалывал тысячи, а порой и миллионы людей, сама по себе возможность концентрации ресурсов приводила в отдельных случаях к созданию выдающихся культурных ценностей, впечатляющих памятников человеческого творчества и труда. Надо, правда, отметить, что подобные памятники, если они вообще появлялись, относятся в большинстве своем лишь к трем, строго определенным категориям. Это либо гробницы правителей (таких, как Цинь Ши-хуанди или Хеопс), либо имперские столицы (Рим, Константинополь / Стамбул, Санкт-Петербург), либо, наконец, магистральные пути сообщения (инкские и римские дороги, китайский Великий канал). При всей своей выявившейся со временем общечеловеческой ценности, а то и практической полезности (коль речь идет о дорогах, имевших первоначально преимущественно военное значение), невозможно забыть, что подобные объекты создавались ценой неимоверных жертв со стороны общества исключительно ради упрочения могущества и престижа имперских властей.
Сама по себе большая длительность исторической эпохи, на протяжении которой империи задавали тон в геополитике, вовсе не означает, что данную форму государственности следует считать раз и навсегда данной, вечной и что она может быть использована и далее, безотносительно к уровню развития общественных производительных сил. В ходе Промышленной революции конца XVIII-XIX веков, на основе зародившихся ранее идей политической демократии окреп альтернативный вариант организации общества - национальное государство, все части которого находятся между собой в сложной взаимозависимости и взаимосвязи и которое представляет собой не удерживаемый сверху репрессивной военной силой конгломерат, а естественное органическое целое. С другой стороны, лишь в новых национальных государствах открылись возможности для технологического рывка вперед, и в них же была отработана практика демократического управления, сформировалось гражданское общество. Углубляться сейчас в проблему того, что здесь считать первичным, не стоит: ведь изменения в социальной, политической, идеологической и технологической сферах представляли собой, как и всегда, единый процесс общественного развития, вопрос о конечных причинах которого носит уже чисто философский характер. Само жесткое противопоставление «первичного» и «вторичного», главной причины и всех остальных, по-видимому, плохо вяжется со складывающейся в XX веке общей теорией систем и отвечает более уровню мышления XIX, если даже не XVIII века. Не останавливаемся мы и на характеристике национальных государств - теме особенно сложной, если учесть, что многие из подобных держав долго выступали в двойной роли органически целостных, в основном моноэтнических образований у себя дома и колониальных метрополий-за океаном. Ясно также, что сами типы органически целостного демократического государства, с одной стороны, и централизованного имперского - с другой, не разделены непроходимой границей - между ними обнаруживается множество промежуточных форм. Империи принципиально не в состоянии обеспечить устойчивый и разносторонний технологический прогресс, поскольку все имперские установления и институты работают таким образом, чтобы препятствовать изменениям и пресекать любую инициативу. Именно эта неспособность к развитию и стала ахиллесовой пятой империй в Новое время. Тем не менее в централизованных сверхдержавах используется и дорабатывается та технология, которая уже была создана ко времени их образования; до известных пределов заимствуются (пусть и с неизбежным отставанием) новшества, изобретенные и пущенные в производство в передовых центрах. В современную эпоху резко ускорившегося научно-технического прогресса для достижения уровня развитых стран этого недостаточно, однако благодаря возможности сосредоточивать общественные ресурсы в каком-нибудь одном узком секторе империи оказываются в состоянии сделать свое отставание в военной области сравнительно небольшим - гораздо меньшим, чем во всех прочих; то же самое можно сказать и о сфере космических исследований - побочном выходе достижений ракетостроения. Соответственно, империи XX века превратились в фактор глобальной военной угрозы, ибо правители тоталитарных держав, преследуя планы мирового господства или по крайней мере постоянной территориальной экспансии (включая мимикрическую форму насаждения марионеточных режимов, государств-сателлитов), впервые в истории завладели техническими средствами, позволяющими в принципе это господство действительно установить.
88 
