142

Киев. Апрель 1992 года.

– Тебе нужно ее поменять на однокомнатную с доплатой! – настоятельно советует мама.

Мы сидим у меня в коммуналке. Она только что сходила за чайником на общую кухню и вся кипит от эмоций.

– Там в духовке гнездо тараканов! – говорит она. – Тебе нужно поговорить с соседями!

– Не буду я с ними говорить. – Я отрицательно мотаю головой. – У меня с ними отличные отношения, и меня их тараканы не волнуют!

Она пожимает плечами, а на лице – смесь недоумения и возмущения.

– Сам подумай! За комнату в коммуналке, но в центре, ты можешь получить однокомнатную на Сырце. Может, даже без доплаты!

Я не хочу думать. Мне сегодня не думается. Пришла ко мне в гости с литровой банкой борща и снова учит быть практичным!

Я бросаю в чашки по пакетику чая, заливаю пакетики кипятком. Выставляю на стол сахарницу.

– И мебель пора поменять! – Она снова огорченно качает головой. – Тут же старостью пахнет!

– А как пахнет молодость? – ехидно спрашиваю я.

Она не отвечает. А я знаю, как пахнет молодость, дикая бесшабашная молодость. Сладковатый запах вчерашнего портвейна из невымытого стакана, сверху немного табачного дыма, дешевые духи или одеколон и. Ладно, у меня это уже пройденный этап. Я научился завязывать галстук. Не сам, конечно. Это Жора меня научил. Теперь я в нашем клубе-ресторане выгляжу на «тысячу баксов». Или как там они говорят, в американских фильмах? Может, «на миллион»? Радовалась бы, что сын в свои тридцать с копейками уже директор ресторана!

– А у тебя его фотографии остались? – спрашивает вдруг она, отрывая взгляд от чашки чая.

– Чьи?

– Ну еврея твоего, который тут жил?

Я поднимаюсь к буфету, выдвигаю ящичек и натыкаюсь взглядом на пакетик с документами старика. Раньше они лежали россыпью в ящике, но отец Василий, большой любитель порядка, сложил их в пакетик.

– На посмотри! – Я кладу пакет на стол.

Мать с интересом пролистывает какие-то документы, корочки, справочки. Останавливает взгляд на фотографии в каком-то удостоверении. Просмотрев документы и бумаги до конца, снова берет в руки удостоверение. Теперь я вижу, что это «Удостоверение члена ДОСААФ».

– Я возьму на несколько дней, – говорит она.

– Да бери хоть навсегда!

– Ты знаешь, – на ее лицо внезапно вырывается радостная улыбка, – я вчера успела из фонда «Омета-инстер» все деньги забрать. Вместе с процентами!

– Это тот, что сегодня лопнул? – спрашиваю я, вспоминая утренние газеты.

– Да, – кивает она, и на лице действительно совершенно дикая, детская радость.

– Теперь можешь Димке плащ купить. Ты же хотела!

– Плащ подождет, – переходит она на серьезный тон. – Есть вещи поважнее!

Она, должно быть, ожидает, что я стану ее расспрашивать. А мне не хочется знать, что важнее плаща для Димки. Я бы вообще посоветовал ей купить себе что-нибудь из одежды. Потому что странно, когда женщина носит десять лет одну и ту же длинную черную юбку и такую же старую красную шерстяную кофточку. Странно, когда женщина не думает о том, что обновку можно купить в магазине, а всегда вспоминает, что где-то на Оболони живет ее старая портниха, которая ей еще тридцать лет назад сшила модное крепдешиновое платье! Видел я это платье! Встреть я даже очень красивую девушку, одетую в это платье, сразу бы перешел на другую сторону дороги! Потому что это как диагноз! И сегодняшний наряд матери – тоже диагноз. Лечить ее надо. Не Димку лечить, а ее. Только как?

Я вдруг представляю себе, как, получив двести баксов зарплаты, веду мать на вещевой рынок, и там мы покупаем ей какие-нибудь нормальные польские шмотки, привезенные «челноками». Модные, яркие и недорогие. Можно и не яркие, яркого она не носит.

А мать поднимается. Надевает старенькое пальто с лисьим воротником, перешитым сюда с еще более старого пальто. И, остановившись перед дверью в коридор, еще раз осматривает обстановку этой комнаты.

  124