очень нудно 
30 
И вот до начала регистрации рейса на Цюрих не больше двадцати минут. Мы сидим в кафе и пьем кофе с коньяком. Я то поднимаю взгляд на монитор с надписью «Вылет», показывающий полное меню городов, в которые сегодня отправляются самолеты, то опускаю и смотрю на сидящих напротив – на Диму и Валю. В какой-то момент я понимаю, что одеты наши брат и сестра гораздо богаче и лучше, чем мы со Светой. Озадаченный, я пытаюсь понять, когда у меня выпадет пара часиков на хождение по мужским бутикам. Но тут объявляют регистрацию.
Таможенник зеленого коридора с пониманием относится к Диме и Вале. Мы его предупредили заранее. Он улыбается и, не задав ни одного вопроса, возвращает двум пассажирам паспорта и билеты. А рядом уже ждет командир таможенной смены, который проведет их дальше и через паспортный контроль. Его задача – чтобы Дима с Валей не услышали от пограничного контроля вопрос «Цель вашей поездки?» Может, они бы и смогли спокойно ответить, но консультант-психолог, который помогал нам подготовить их перелет, строго советовал избегать моментов, которые могли бы подчеркнуть их несамостоятельность и несвободу.
Я обнимаю Диму.
– Я к тебе прилечу! – обещаю я.
– А мама?
– И мама.
Света прижимает к груди Валю, и обе, кажется, плачут.
– Ты за ней присмотришь? – спрашиваю я брата, показывая взглядом на Валю.
– Я ее ни на шаг не отпущу! – В глазах Димы мелькает вдруг такая жесткая воля, что я на мгновение пугаюсь. – Я за нее… все что угодно.
– Все что угодно – не надо, – шепчу я ему. – Надо знать меру.
Он отрицательно мотает головой.
44
Киев. Июль 2015 года. Воскресенье.
За окном с самого утра светило солнце, но потом, как в скандинавской сказке, наползла на небо злая и огромная туча и стало темно. Я прошел в ванную комнату и посмотрел в окно. Это торцевое окно – единственное во всей стенке. Его пробили по капризу жены одного из предыдущих президентов. С улицы, конечно, окно смотрится по-дурацки, зато из него видны купола Андреевской церкви. И сейчас, в этом предгрозовом освещении они особенно красивы.
– Кофе сюда принеси! – Я на мгновение отвлекаюсь от роскошного вида и оборачиваюсь к помощнику, тенью бродящему за мной по квартире.
Подоконник здесь широкий и гладкий. На нем можно бы и обедать иногда. В полном одиночестве. Это такая ценность – одиночество. Чтобы понять, чтобы оценить состояние одиночества, надо дообщаться с людьми до рвотных рефлексов, до мгновенной и нескрываемой реакции на конкретные физиономии. И потом, после этого, завтрак в полном одиночестве – это ни с чем не сравнимое удовольствие.
Я смотрю на ставшие матовыми от предгрозового затмения купола. Между мной и куполами вдруг возникает движение. И странный звук, словно из детства, прорывается в реальность. Это град! Огромные градины лупят по медному карнизу, бомбят Десятинную. Редкие туристы, только что стоявшие возле памятника Проне Прокоповне, убегают к пивной палатке, под синей брезентовой крышей которой уже скопилось достаточно людей. Я поднимаю глаза на холм напротив слева. Там стоит страшноватая восстановленная Десятинная церковь, которая когда-то похоронила под своими обломками сотни киевлян, прятавшихся от монголо-татар.
Градины размером с лесной орех продолжают сыпаться с неба. Интересно, не это ли явление природы подбросило идею изобретателям бомбардировщика?
Серебряный кофейник замечательно смотрится на зеленоватом мраморе подоконника. Я отхожу на пару шагов назад и наклоняюсь, чтобы и купола, и кофейник были в одну линию. Красиво!
Помощник наливает кофе, приносит и горячий круассан.
Мягкий, пышный круассан растворяется во рту. Смена вкусовых ощущений – истинный праздник. Вчерашний вечер оставил на память вкус пятидесятилетнего коньяка «Мартель». Вкус сохранился до утра. Реальная причина – я просто не чистил зубы. И с утра не хотел. Но потом, через полчаса, после града и кофе, я их почищу.
– Господин президент, – раздается за спиной осторожный голос помощника, – Николай Львович звонил.
– Ну? – спрашиваю я не оборачиваясь.
– Просил передать, что идет град.
– Да? – усмехаюсь я. – Это все?
– Нет. Очень просил о встрече – на десять минут. Сейчас.
Исправляется, думаю о Коле Львовиче. Позавчера я его спустил с лестницы. Он зашел ко мне в спальню в полпервого ночи с какими-то «бумажками на подпись». Ночью никогда ничего подписывать нельзя. Это я уже на своем опыте усвоил. Сознание спит или хочет спать, а ты хочешь побыстрее освободиться – и нет ничего проще, чем подписать что-нибудь почти не читая.
30 
