очень нудно 
38 
– Сколько мы летели? – спрашиваю я специалиста по стрессу.
– Полтора часа, – тихо отвечает он.
Внизу – ночь, ветерок. Жужжат негромкими голосами едва различимые в темноте люди, которых собрал в это непонятное место мой стресс. Они обмениваются информацией, командами, словами повышенного значения и такой же ответственности. И вот уже через десять минут кортеж из трех «мерсов» летит по проселочной дороге. Я – в средней машине. Впереди водитель и помощник.
– Они сказали, что там уже все готово, – негромко докладывает помощник на ходу.
– Все? – переспрашиваю я, пытаясь понять, что скрывается за этим коротким бездонным словом.
Помощник знает мои интонации и знает, что я не жду никакого ответа на свой переспрос.
Четыре человека с мощными фонариками расставляют вешки с фосфоресцирующими флажками салатного цвета. Специалист по стрессу возникает из темноты и передает мне в руки легкую лопату с клинком из белого блестящего металла. Его голова наклонена.
– Здесь три сотки, – шепчет он. – Но если устанете, можете сразу прекратить.
Невидимые люди освещают фонариками сухую, брошенную землю. Мои глаза, пообвыкнув к темноте, различают невдалеке хатку, за ней – другие.
Я резко берусь за работу. Лопата отточена, как кинжал. Даже в твердую, сухую землю входит легко, как нож в мясо.
Минут через двадцать начинают приятно щемить ладони. Я вскапываю метр за метром и с почти физиологическим удовольствием ощущаю, как в моем теле происходит борьба бодрости и усталости, как притоки энергии щекочут изнутри мышцы рук, как напрягаются икры, когда я пригибаюсь, выворачивая очередной комок земли.
Я забываю обо всем, кроме лопаты и трех соток. Для меня больше не существует ни охраны, ни вешек, ни людей с фонариками в руках.
– Нам пора! – раздается вдруг рядом знакомый голос.
Я резко останавливаюсь, наклоняюсь вперед к говорящему – это полковник спецсвязи.
– Николай Львович звонил… рассвет через полчаса. Он боится, что вас тут увидят!
До трех соток остается всего лишь пара квадратных метров.
– Докопай! – Я вручаю ему лопату и иду к машинам, у которых словно по приказу одновременно зажглись фары.
Утром в резиденции личный врач обрабатывает стертые в кровь ладони. Рядом стоит опухший от алкоголя и недосыпа Коля Львович. Вдруг в его уставшем взгляде мелькает огонек, и он быстрым шагом уходит.
Возвращается с цифровым фотоаппаратом. Нацеливается на мои натертые ладони.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я.
– Нет таких неприятностей, из которых нельзя выжать пользу! – бормочет он и делает несколько снимков.
– Что ты делаешь? – рычу я, одновременно огорчаясь собственному раздражению. – Я из-за тебя, мудака, стресс снимал! На хрена тебе эти снимки?
– Извините, в архив, на память! – Львович делает еще два снимка и беззвучно уходит.
Врач заканчивает обработку ладоней. Мазь, которую он втирает в мозоли и в лопнувшие волдыри, пахнет бараньим жиром.
– Что это? – киваю я на тюбик мази.
– Страусиный жир.
– Я почти угадал, – произношу я удивительно спокойным голосом.
И понимаю, что не зря провел бессонную ночь. Стресс снят. Настроение хорошее. Хочется сделать кому-нибудь подарок или что-то приятное.
– У тебя дети есть? – спрашиваю врача.
– Да, дочь.
– Сколько ей?
– Шестнадцать.
– Тоже врачом хочет стать?
– Нет. Манекенщицей.
– Да? – Я неприятно удивлен, но никакого раздражения не ощущаю.
Снимаю с руки швейцарские часы «Филипп Патек», протягиваю врачу.
– Бери! Подарок! Тебе.
Он поражен. Смотрит испуганно мне в глаза, но часы берет.
– У меня еще сын есть от первого брака, – растерянно говорит он.
– Меня твой сын не интересует, – мягко останавливаю его лепетание. – Можешь идти!
52
Киев. 24 февраля 1985 года.
Дверь открыла круглолицая девушка-пышка в синем спортивном костюме. Глаза – синие-синие, губки толстые и смешливые.
– Вы к кому? – спросила.
Я постучал ботинками по бетону лестничной площадки, стряхивая налипший снег. Неспешно вытащил из кармана куртки конвертик.
– У меня для вас записка. От папы.
– Для меня? От папы? – Ее губы сложились в улыбку, только улыбка получилась немного придурковатая.
– Вас зовут Мира? – уточнил я на всякий случай.
38 
