11

ЭЛИЗ НЕ ДО СМЕХА

Билл пригласил Элиз на ленч. Это было странно, в последнее время сам факт обеда или ужина с Биллом вызывал удивление. Летом Элиз проводила много времени одна – в Гринвиче или в Ист-Хэмптоне. Манхэттен действовал на нее угнетающе. «Ну что, Элиз, встретимся с Нью-Йорком лицом к лицу. Он принадлежит всем женщинам, которые трудятся по-настоящему. Таким, как Линда Робинсон, Тина Браун, Эллис Мейсон и как эта дрянная Мэри Бирмингем, которая отняла Джила Гриффина у Синтии. Даже эта «вешалка» Мэри Мак-Фадден умудряется делать деньги. Да, Нью-Йорк – для тех, кто работает, и работает хорошо». У Элиз были лучшие столики у «Мортимера», в «Ле Сирк» и других престижных местах, где собирались «сливки общества». Там она чувствовала себя свободно, словно перед кинокамерой; этаким украшением витрины – перед теми, кто интересовался.

Элиз вдруг вспомнила комнату 705 и свою неосмотрительность. «О Боже! Нет, я не буду думать об этом. Но у него была видеокамера. Я отчетливо помню камеру. – Элиз оттолкнула мысли об этом случае. – Сначала я забегу к «Марте», посмотрю, что там у них есть, потом у меня ленч с Биллом». Она чувствовала себя комфортно у «Марты», в одном из самых шикарных магазинов города. Там она сможет собраться, взять себя в руки и не думать о том, что кто-то за ней наблюдает.

Подъезжая к Манхэттену, Элиз вдруг ощутила, как неудобно, физически неудобно ей было в собственной коже. Она подавила желание налить себе водки из бутылки, которая стояла у нее в салоне автомобиля, и одернула край юбки. Потом поправила прическу и снова подтянула юбку. «Я одета как матрона из Гринвича, направляющаяся в Манхэттен на ленч. В такой одежде я не могу даже поехать за покупками!» Элиз нажала кнопку селектора и сказала водителю:

– Сначала едем домой. – «Я должна переодеться», – подумала она.

В лифте Элиз размышляла о том, как было бы хорошо, если бы Чесси поехала с ней в город. Она ценила ее вежливое и скромное обслуживание и безупречный вкус. Но в этом доме они держали только дворецкого, повара и уборщицу. Элиз, подобно Оскару Уайльду, устраивало только самое лучшее, но становилось все труднее и труднее его отыскать. Что будет, если Чесси вдруг решит уехать? Она смотрела за ее гардеробом, прической, распорядком дня. «Нет, Чесси никогда не бросит меня, можно не беспокоиться, – думала Элиз, – и вообще, перестань дергаться».

Беспокойство отравляло ее жизнь, постоянно увеличивало дозу принимаемого спиртного, сказывалось на внешности. Элиз посмотрела на себя в зеркало и попыталась улыбнуться. Она оденется и сделает макияж тщательнее, чем обычно. Она ошеломит их всех, когда придет с Биллом на ленч.

Войдя в дом, Элиз сразу же направилась в спальню. Спальня была просторная, с высоким потолком и австрийской хрустальной люстрой, которую Элиз никогда не включала. Верхний свет был для нее сущим наказанием. Ее личные комнаты освещались только настольными лампами в шестьдесят ватт, абажуры которых были затянуты розовым шелком. Стены мягко отражали этот свет. Потолок украшала лепнина «Адамс». В комнате были две укромные ниши с арочным верхом, стилизованные под морские раковины. В каждой нише стояла бесценная фарфоровая ваза – часть наследства Элиз, оставшаяся от огромной коллекции ее матери, хранящейся теперь в отдельном крыле Метрополитен-музея.

Несмотря на отдельные предметы, комната была на удивление простоватой и обставлена слегка старомодной мебелью.

Элиз быстро сбросила с себя одежду, размышляя, что бы ей выбрать. Может, что-нибудь от Бласса или Армани? Долгое время эти костюмы были самыми что ни на есть модными. Пожалуй, слишком долгое время. Элиз передумала. «Я не хочу выглядеть, как Нэнси во время визита в «Большое Яблоко». Один джазовый пианист, с которым Элиз познакомилась в Париже, как-то рассказал ей, что Нью-Йорк называют «Большим Яблоком», потому что в нем сосредоточены все искушения рода человеческого. Элиз опять вспомнила комнату 705 и вздохнула. Нет, она наденет что-нибудь в европейском стиле. Может, то бледно-лиловое кожаное платье от Клода Монтана с большими плечами? Оно было слегка вызывающее, но очень подходило к ее статной фигуре и цвету волос. И уж в нем ее никак нельзя было бы назвать «почтенной дамой» из Гринвича. Элиз надевала это платье всего один раз и оставила его где-то здесь. Кроме того, оно стоило бешеных денег, и хорошо бы показаться в нем еще раз.

Элиз выросла с верой в то, что нужно иметь лишь самое лучшее и делать так, чтобы вещи служили как можно дольше. У нее все еще хранились костюмы от Шанель пятидесятых годов, шляпы от Хэлстона шестидесятых, Маки и Лакруа семидесятых и восьмидесятых. Ее комнаты отделывал Мак Миллан, но выглядели они немного обшарпанными, мебель и драпировка – немного потертыми. И Элиз никогда и ничего не обновляла. Она росла в огромном доме в Нью-Йорке, потом в особняке на Палм-Бич, в совершенно непомерных размеров «коттедже» в Ист-Хэмптоне, и везде ковры были протерты чуть не до дыр, шелк на абажурах висел почти что лохмотьями. Но все объяснялось тем, что ковры были абиссинскими, а шелк – итальянским. Долгие годы ее семья жила в роскоши и богатстве, поэтому они не считали необходимым доказывать это посторонним.

  41