258 
И однако картина культуры всегда сложнее простой дихотомии. Нельзя быть более современным и менее современным. Современно все — Солженицын и Зюганов, соцреализм и концептуализм, нефтяные воротилы и инсталляции, постмодернизм и Шилов. Как говаривал Сальвадор Дали: «Не старайся быть современным, уж от этого-то тебе никуда не деться».
Как типичный представитель своего времени Шилов может быть включен в списки мастеров современного искусства, он постмодернист, с успехом использующий приемы соцреализма. Он заемную стилистику использует так же бойко, как представители иронического концептуализма — в чем же разница? В том, что те рисуют неискренне? А Шилов, что, искренне?! И Энди Ворхол точь-в-точь такой же — работящий, серийный, безликий. Нечего нам краснеть за наших запечных маляров — Шилов ничуть не хуже ихних новаторов. От заокеанских коллег он отличается, как продукция «Русского бистро» от «Макдональдса», то есть непринципиально.
3
Сегодня, когда все тоталитарные ценности, и живопись в том числе, уже ниспровергнуты, жанр портрета представляет крайнюю опасность для демократической эстетики. Вообще говоря, даже Шилов с Ворхолом уже немного тревожат — но их еще можно разрешить, а уж более детально вникать в портрет не рекомендуется. С одной стороны, конечно, демократия — это строй, при котором личность проявляется как никогда и нигде, а с другой — как-то она и не очень проявляется, ей спокойней пребывать спрятанной. И показывать лицо такая личность не спешит. Порой кажется, что у нее и лица-то нет. Вы много видели современных портретов? И это сегодня, когда самовыражение — наше главное устремление. Впрочем, может быть, личность выражает не свое лицо, а что-то еще. В наше дегероизированное время напоминать, что человек сделан по образу и подобию Бога, как-то неловко. Вот, например, портрет Назарбаева кисти Шилова, или изображение Мерилин Монро аэрографа Ворхола. И что же? Даже боязно докончить эту фразу — хочется думать, что это не буквальное подобие Бога.
Здесь требуется искусствоведческий анализ художественного образа, описание того, каким средством он сделан, что выражает, в чем его смысл, то есть описание процесса одухотворения материала. В этом и состоит роль искусствоведа — в том, чтобы описать превращение материального (краски, камня) в дух, объяснить, как переходят земные, бытовые подробности черт в область не-бытовую; объяснить, что художественный образ создает собственную реальность, не менее живую, чем сама жизнь; объяснить, чем рука, написанная Пикассо, отличается от руки, написанной Бэконом, почему лица Модильяни худы, а Фрейд рисует их рыхлыми, почему у героев Джакометти длинная шея, а у героев Мура — короткая. Все это не подробности анатомии, но черты художественного образа. Материальные детали разнятся, потому что художники создают разные миры — и у каждого своя природа. Такой анализ применить к Шилову или Ворхолу (или к любому из одинаковых монотонных произведений авангарда) невозможно.
Годы, в которые законотворчество потеснило художественный образ, изменили и метод анализа. Актуальной была десакрализация, то есть сведение духовного (или псевдодуховного, культового, социально ангажированного) к материальному знаку. Эти знаки существуют в нашем будничном мире, другого мира не создают. Даже если знак и использует какие-то антропоморфные черты, нет надобности разбирать, как это сделано: это сделано нарочно никак, анонимно. Знак не имеет лица.
В годы советской власти ходила шутка: «Они делают вид, что нам платят, а мы делам вид, что работаем». Применительно к ситуации в искусстве конца века ее можно перефразировать так «Они делают вид, что творят, а мы делаем вид, что это анализируем». Привычную пару «художник-искусствовед» заменила пара «концептуалист-культуролог». Про художника конца века трудно сказать, кто он: он не график, не живописец, не скульптор, но и не поэт и не философ. Точно так же понятие культуролога не поддается определению. Он не историк, не философ, не писатель, не искусствовед. Эта размытость жанров и стала жанром, отсутствие конкретного ремесла — ремеслом и отсутствие определенных взглядов — своеобразным взглядом. Господствовавший на протяжении века стиль был стилем тотальной иронии, деструкции и провокации. Этот процесс иронической деструкции есть вещь, противоположная созданию образа, — создается нечто принципиально серийное.
258 
