Лёгкий, ненавязчивый романчик 
64 
В столовой железнодорожной коммуны они оказались единственными едоками. Баба, просовывавшая миски с кашей в узенькое «окошко выдачи пищи», даже удивилась, когда услышала требование выдать две порции.
— А вы че, не уехали? — спросила она, пытаясь рассмотреть посетителей.
— Нет, — кратко ответил ей Добрынин. — Мы поезд на Москву ждем!
— А, Разноглазого!.. — сказала она. — Ясно… Присев за столик и вытащив из кармана свою уже полностью очищенную от ржавчины ложку, Добрынин вспомнил, что сказала повариха. Вспомнил и подумал, что Разноглазый — это, должно быть, фамилия машиниста.
Тут в столовой появился еще один мужичок — плотный, усатый, с широким, как клинок лопаты, лицом. Он взял свою миску каши и, не спрашивая, сел к ним за стол.
Добрынин ждал, что мужик заговорит, но тот, не обращая внимания на соседей по столу, быстро проглотил свою кашу и ушел.
Позже от коменданта Косолобова Добрынин узнал, что мужик, который к ним подсаживался, — радист, и к тому же контуженый и не совсем нормальный. Иногда он пишет письма своему давно умершему деду и передает их по рации всем подряд. Три раза его уже приказывали уволить, но другого радиста не присылают.
«А еще, — сказал Косолобов, — он не разговаривает. Когда война началась, он, чтобы на фронт не забрали, сам себе язык откусил. А его все равно забрали, но все-таки повезло. Эшелон, в котором его на фронт везли, враги разбомбили. Почти все погибли, а его только контузило. Вот теперь здесь и сидит да эти свои письма пишет».
На следующий день, когда Добрынин и Ваплахов спустились на первый этаж в столовую, радист уже обедал. Народный контролер и урку-емец взяли свои миски у поварихи и молча уселись к нему за стол. Так Добрынин решил, думая этим показать как бы свое уважение и в тоже время самоуважение. Снова молча пообедали они и разошлись.
Через какой-то час в их «покой» заглянул комендант.
— Ну, как поели? — спросил он приветливо. — Надо, надо полежать часокдругой после обеда. Чтоб вы тут себя как в санатории чувствовали.
Поболтав еще минут пять ни о чем, он вдруг высказал просьбу к Добрынину. Просьба заключалась в том, чтобы наутро провести контроль работы поварихи коммуны, так как Косолобову показалось, что из каши исчезло масло.
Во время завтрака, как раз когда повариха просунула в окошко две миски, в ее помещение вошли комендант и Добрынин с мандатом. Ваплахов стоял в столовой, прикрывая «окошко раздачи». Прочитав мандат народного контролера и узнав в чем дело, баба расплакалась, стала божиться, что больше этого не допустит, а когда комендант упомянул о суровых приговорах военного времени, повариха повалилась на пол, вытащила из-под какого-то ящика батон масла весом в полпуда, отдала его в руки коменданта и снова рухнула, обхватив Косолобова за колени и неся всякую жалостливую чепуху про голодных детей, про домогательства радиста и про безногого деда, которого она каждый день в уборную выносит.
Грустно стало слушать эти вопли да причитания Добрынину. Взял он и вышел, оставив коменданта с маслом и с бабой самому дальше разбираться.
Через несколько минут вышел оттуда и Косолобов. Подошел к окошку, нетерпеливо стукнул по нему. И тут же на глазах у мужчин миски с кашей выползли обратно, но теперь в каждой миске таяло по большому — грамм в пятьдесят — куску желтого масла.
Завтракали с чувством победы, словно настоящую битву выиграли.
— А с ней что делать будешь? — спросил перед последней ложкой каши Добрынин.
— А что с ней сделаешь? — пожал плечами комендант. — Она ж баба!
Добрынин кивнул.
Ваплахов не понял, но задумываться не стал. Ему тоже очень нравилась горячая каша, ну а каша с маслом казалась ему каким-то чудом, знаком того, что Эква-Пырись им помогает. И поэтому, ощущая приятное нежное тепло во рту, думал Ваплахов о вечно живом Эква-Пырисе, о его мудрости и доброте.
Через несколько дней в их «покой» после обеда вошли комендант и пожилой широкоплечий мужик в высоких черных валенках, ватных штанах и толстенной ватной куртке.
— Вот, знакомьтесь, — заговорил Косолобов. — Это товарищ Куриловец. С ним до Москвы поедете…
Народный контролер и урку-емец поздоровались с Куриловцем, пожали ему руку.
И тут Добрынин понял, что мужик этот действительно разноглазый. Кроме того, что он был косой, так еще и глаза имел разного цвета: один зеленоватый, а второй карий.
— Ну, тогда вечером отправляемся, — сказал разноглазый Куриловец. — Мне нельзя долго стоять.
64 
