Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
73 
— Да ты сам попробуй! — предложил «разноглазый» машинисту.
Снова налили они полную кружку. Выпил ее машинист, тоже губами почмокал, головой покачал.
— Еще месяц как пить дать катать надо, — сказал. Заткнули они после этого пробку обратно в нужное место, побили по ней крепко железнодорожным башмаком, и откатил после этого «разноглазый» бочку в грузовую часть теплушки.
— Я спать буду! — спокойно и радостно заявил вдруг, позевывая, Дмитрий Ваплахов. Потом поднялся на свою верхнюю койку и залег там беззвучно, как мертвый.
Минут через пять машинист и Куриловец тоже решили прилечь.
И только Добрынин остался бодрствовать, сидя за столом, на котором краснела винная лужица.
Он смотрел в окошко, за которым в полной тишине неподвижно стояла зимняя природа. Смотрел и думал о том, что пройдет какой-то месяц, укатается это вино, и въедут они в Москву, где снова увидит он дорогих его сердцу товарищей: Тверина, Волчанова и, конечно, Марию Игнатьевну и дворника Василия, и сына Григория тоже, хоть и не его это сын.
Мысли постепенно стали видимыми, как настоящий кинематограф, и не заметил народный контролер, как заснул, не заметил, как положил свои руки прямо в разлитое на столике вино, а голову опустил сверху на руки. И из их спальни донесся до Добрынина, дремавшего за столом в кабинете своей служебной квартиры, неприятный и резкий плач младенца.
Глава 19
Время катилось медленно, как разбитый военный «газик» по ухабистым тыловым дорогам.
Вечерело. Было пронизывающе сыро.
Марк Иванов, закутавшийся в шинель, прижимал к себе зачехленную клетку с Кузьмой и вместе с ней подпрыгивал на пружинистом заднем сиденье машины. Рядом с ним подпрыгивал на ухабах товарищ Парлахов — «приставник» от ЦК. Приставил его к артисту товарищ Урлухов. Сказал, что для охраны и помощи, но теперь, после первых пяти выступлений в этих бессрочных «тыльных» гастролях, Иванов уже точно знал, для чего рядом с ним постоянно находится этот немногословный и неулыбчивый человек.
Перед первым же выступлением «приставник» предупредил артиста, что теперь перед въездом на каждый оборонный завод или объект придется Марку одевать с его помощью наглазную повязку, чтобы случайно не увидел он то, что ему, как человеку постороннему, видеть не положено. И с тех пор началось: еще забора заводского не видно, а «приставник» Парлахов уже натягивает на глаза Иванову черную тряпичную повязку и дальше сопровождает его уже как слепого — под руку по лестницам, под руку на сцену или просто на невидимую площадку, где Кузьме определили читать. Все под руку аж до очередного случайного транспорта, который повезет их в следующее место, где самоотверженно трудятся бойцы невидимого тыла.
В этот раз с транспортом им повезло: прокурор спецколлегии, оказавшийся на том же объекте, предложил отвезти их в Соликамск. Прокурор ехал со своим шофером, молодым парнем очень угрюмого вида. Расстояние от Молотова до Соликамска было неблизким, но об этом Марк не задумывался. Он был счастлив, что мог видеть своих попутчиков, что мог заглядывать через стекло дверцы на сгущающуюся вокруг машины темень. Глаза Марка так устали от повязки, что теперь даже темень казалась излишне яркой и вызывала неприятную резь. Но жаловаться было некому и незачем. Все-таки война.
«Газик» выдавил колесами треск из досок деревянного моста.
Марк оживился, прильнул-прижался носом к стеклу дверцы.
Где-то далеко мелькали огоньки, и их едва заметное отражение дрожало на далекой воде.
— Что за речка? — спросил Марк, уткнувшись взглядом в спину шофера.
— Косьва, — ответил прокурор. — Далеко еще. Мост и речка остались далеко позади, и только ночь их сопровождала, не отвлекаясь ни на мгновение.
«Приставник» Парлахов уже похрапывал и даже на ухабах не просыпался. Сидевший впереди прокурор, может быть, и не спал, но был он как-то внутренне сосредоточен и, наверно, даже не обращал внимания на то, что его куда-то везут, что он едет по этой ночной разбитой дороге в далекий Соликамск.
Только шофер уверенно выкручивал баранку, объезжая на ходу особо глубокие рытвины. Иногда он дергал плечами и крутил головой, чтобы размять затекшую шею, Назад он не оборачивался.
Марк вздохнул огорченно — одиноко ему стало. Вздохнул и закрыл глаза. Только руки посильнее обняли зачехленную в хорошую шинельную ткань клетку со своим близким боевым товарищем, пожалуй, единственным родным существом.
73 
