Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
85 
Марк решил нащупать какой-нибудь стул и осторожно, вытянув руки вперед, пошел. Попытался нахмурить лоб, чтобы повязка немного приподнялась, но не получилось — видно, крепко ее завязал Парлахов.
Сделал еще один шаг — и тут же мир перевернулся и цветные искры рассыпались вокруг.
Кто-то подскочил. Подхватил Марка под локоть, хотел помочь ему подняться на ноги. И Марк попробовал, но боль в правой ноге была такой сильной, что он вскрикнул и снова осел на пол.
Через час он лежал на кушетке в домике сторожа энского сахарозавода, где им с Парлаховым разрешили остановиться на два дня.
Местный фельдшер, осмотрев ногу, сказал:
— Как пить дать трещина! Надо в госпиталь.
— Обязательно? — спросил Марк. Фельдшер пожал плечами.
— А Кузьму можно с собой?
— Куда с собой?
— В госпиталь.
— Нет, — встрял в разговор Парлахов. — Чего ему там делать?
После последовавшей паузы Марк твердо заявил, что в госпиталь не хочет.
Фельдшер помолчал, почесал свой сизоватый нос и ушел, еще раз напоследок пожав плечами.
Марку было плохо. Болела нога.
— Ну, я пойду пообедаю! — приставник поднялся со своей койки, бросив на артиста неприязненный взгляд.
— А я? — спросил Марк.
Парлахов вздохнул — в нем проснулась вдруг где-то глубоко в душе затаенная доброта.
— Ладно, принесу, — сказал он.
Хлопнула дверь. Кузьма, сидевший в клетке, повернул свой нос в сторону ушедшего приставника, потом глянул на хозяина.
Марк понял — птица проголодалась. До клетки, стоявшей на полу, было два шага, до мешочка с зерном — может быть, шаг или меньше. Хорошо хоть в поилке еще вода есть, подумал артист.
А Кузьма не сводил своих пуговок-глаз с хозяина, словно ждал чего-то.
Марк пошевелился и тут же ойкнул от нахлынувшей боли.
Кузьма переступил с лапы на лапу и отвернулся.
Когда боль немного притупилась, Марк снова посмотрел на некормленную птицу.
«Нет, я не паразит, — подумал он. — Я о Кузьме забочусь, переживаю за него…» И еще раз пристально отмерив взглядом расстояние от себя до мешочка с зерном, вытянул руку вперед, сцепил покрепче зубы и скатился с кушетки. Упал на пол уже без сознания — захлебнулся болью.
Глава 22
С приходом весны снова по вечерам потянулись над Новыми Палестинами вслед за солнцем десятки самолетов.
Шла посевная, и народ трудился в полях до поздней ночи, ни на что не обращая внимания. Почти каждый день на подмогу новопалестинянам приезжали на тракторах механизаторы из ближнего колхоза. А после работы все поднимались на холм, где под засеянным звездами небом стояли уже накрытые столы. Ужинали, а потом там же слушали народные песни и всякие радостные мелодии, которые наигрывал на гармони Демид Полуботкин. Уже поздно ночью механизаторы возвращались к оставленным под холмом тракторам, заводили их и уезжали в родной колхоз. А новопалестиняне шли спать — ночи были короткими, а уставшие мускулы требовали серьезного отдыха.
Демид Полуботкин ложился попозже — в поле ему идти не надо было. Любил он посидеть в полном ночном одиночестве, подумать, решить, что завтра детям рассказывать, ведь работал он теперь учителем музыки и песни и вместе с Катей воспитывал будущее поколение новопалестинян.
Ангел тоже любил ночью в одиночестве посидеть, о Кате подумать.
Иногда сидели они вдвоем с Демидом. Сидели и говорили о разном. Почувствовав к Демиду доверие, рассказал ему как-то ангел о своих чувствах к учительнице.
— Что ж ты все в себе держишь? — удивился Демид. — Назначь ей свидание да и объяснись, мужик ты или не мужик!
— А как назначить?
— Ну, условься, скажем, у реки с ней встретиться после ужина, когда все спать пойдут… Там и объяснись, в любви признайся! — сказал Полуботкин, снисходительно улыбаясь.
Несколько дней после этого обдумывал ангел слова Демида. И всякий раз возникало у него внутри смущение, ведь любил он Катю не человеческой, а ангельской любовью, но тут же ловил ангел себя на мысли, что было в его любви и много человеческого — видно, дала о себе знать жизнь среди людей. И обнять ему Катю хотелось, и поцеловать, и по светлым волосам погладить. И вот решился он в конце концов и, улучив момент, когда Катя одна возле зимней кухни стояла, подошел он к ней и сказал:
— Может, погуляем вечером у реки? — и тут же покраснел ангел, весь изнутри от стыда горя, смутился.
Заметила это Катя, усмехнулась.
85 
