Последние отзывы

  29  

Каким–то образом слухи о моих парижских административных способностях достигли Рима, и мне предложили занять пост городского управляющего по делам культуры. Первоначальное письмо высокопоставленного чиновника городского правительства, было довольно невнятным и намекало на грандиозные планы, но мало что рассказывало об их сущности. Как бы то ни было, предложение меня заинтриговало, не говоря уже о сумме, которую предполагалось выделить не только на бюджетные цели, но и на мое жалованье, а поскольку мне и без того хотелось покинуть Париж, я решил это предложение принять. Однажды вечером я поговорил с Томасом и объяснил, что он, разумеется, может остаться в Париже, но если того желает, я готов взять его с собой в Рим. Мысль о том, что после моего отъезда в Италию, ему придется искать себе новое жилье, должно быть, повлияла на его решение — и обрекла на естественную судьбу его предков: он решил упаковать свои нехитрые пожитки и ехать со мной.

В отличие от того раза, когда я впервые покинул Париж — примерно девяносто лет назад, — теперь я стал преуспевающим и состоятельным человеком, так что я нанял карету, которая за пять дней доставила нас из одной столицы в другую. Деньги оказались потрачены не зря, ибо даже помыслить об альтернативах такой приватной поездке было отвратительно, но и путешествие наше получилось не из приятных — скверная погода, ухабистые дороги и грубый, наглый кучер, которого, казалось, возмущал сам факт, что ему приходится кого–то куда–то везти. Когда мы доехали до Рима, я уже был готов поклясться, что навсегда останусь в этом городе, даже если придется прожить здесь тысячу лет; мне была невыносима одна мысль о каких–либо еще путешествиях, настолько ужасна оказалась эта дорога.

Для нас была приготовлена съемная квартира в центре города, так что мы направились прямо туда. Я с удовольствием отметил, что обставлена она со вкусом, и обрадовался, увидев, что из окон моей спальни открывается вид на живописную рыночную площадь, напоминающую охотничьи угодья моей дуврской юности, где я воровал с прилавков и тянул из карманов, стараясь прокормить себя и свое семейство.

— В жизни не видывал такой жары, — простонал Томас, падая в плетеное кресло гостиной. — Я думал, в Париже летом жарко, но здесь… Это просто невыносимо.

— Разве у нас есть выбор? — пожал плечами я, не желая поддаваться унынию в самом начале нашей римской жизни, особенно, если объект критики — столь неукротимая вещь, как погода. — С климатом мы ничего поделать не можем. Ты и так слишком много времени проводишь взаперти — весь белый как мел. Солнце благотворно подействует на твой цвет лица.

— Такова мода, дядя Матье, — по–детски сказал он. — Право слово, ты что, ничего не понимаешь?

— То, что модно в Париже, может быть отнюдь не модным в Риме, — сказал я. — Иди пройдись. Открой для себя город, посмотри на людей. Поищи работу, — посоветовал я ему.

— Конечно, конечно.

— Теперь мы будем жить здесь, где открывается масса возможностей, а я не собираюсь содержать тебя всю жизнь.

— Но мы только что приехали! Мы только вошли в дверь!

— Так выйди из нее снова. Ищи работу, — с улыбкой повторил я. Я не пытался вывести его из себя — в конце концов, парня я любил, но не желал смотреть, как он сидит сиднем в нашей квартире, рассчитывая, что я принесу ему обед и пиво, как увядают его юность и красота. Иногда мне кажется, что я был слишком щедр к Томасам. Возможно, если бы я был чуть менее снисходителен, не стремился бы ловить их всякий раз, когда они падали, в конце концов кто–нибудь из них и смог бы прожить дольше двадцати пяти лет. «Открой для себя счастье самодостаточности», — умолял я его через семь лет после Эмерсона^[28].

На следующий день я отправился в главную контору городского управления на встречу с синьором Альфредо Карлати, господином, написавшим мне в Париж и пригласившим меня привезти в Италию мои знания и опыт, чтобы проверить их в деле. Мне с трудом удалось установить местонахождение здания, в котором размещалась контора сеньора Карлати, и я был несколько смущен, обнаружив, что это довольно ветхая постройка в не самом благополучном из центральных районов Рима. Дверь на первом этаже болталась широко открытой — видимо, из–за того, что верхняя петля, которой следовало удерживать ее на месте, была лишена шурупов. Войдя, я услышал, как в комнате справа от меня кричат друг на друга мужчина и женщина: для меня их перебранка звучала совершеннейшей тарабарщиной. Я свободно говорю по–французски, но мой итальянский пока был довольно слаб, и лишь через несколько месяцев я почувствую себя в нем уверенно. Природная склонность аборигенов говорить с невероятной скоростью не способствовала восприятию. Я подошел ближе к двери, стараясь понять, что же это за контора, а затем приблизил ухо к двери и услышал изнутри грохот. Что бы там ни происходило, женщина, похоже, располагала аргументами весомее — она продолжала визжать и вопить со скоростью, приближавшейся к сотне слов в минуту, голос мужчины же звучал внятнее; впрочем он ограничивался пораженческим «Si»^[29], когда она останавливалась, чтобы отдышаться. Ее крик становился все отчетливее, пока я не сообразил, что направляется она к двери и теперь стоит прямо за ней, всего в нескольких шагах от меня. Я отскочил, когда она распахнула дверь и, увидев меня, замолкла на полуслове; я бессмысленно ей улыбнулся.

  29