«КАКОВ ЕСТЬ — ВОТ И ВЕСЬ СВЕТ…»

— Ты весел, значит, и сердце у тебя доброе, — так нередко говорил Ковпак людям, им почитаемым и ему по-настоящему симпатичным. Старику, наверное, и в голову ни разу не пришло, что он сам — первый из этой породы.

Искренний, от полноты души смех, острое, наперченное словцо, не всегда удобное для воспроизведения в печати, — все это люди, знавшие Ковпака, считали неотъемлемым от его личности. Всяким видели Ковпака: и благодушным, и расстроенным, и обозленным, и грустным, и озабоченным. Обуревавшие его чувства соответственнно отображались на его подвижном, выразительном лице, которое, однако, становилось непроницаемо-каменным, если Дед почему-либо хотел скрыть свое настроение от окружающих. И все-таки самым характерным (хотя и не самым частым) расположением духа Ковпака было благожелательное лукавство. Немыслимо представить старика без его жизнерадостного смеха, красноречивой ухмылки (порой ох какой ядовитой!), метких и всегда к месту шуток, обычно незлобивых, но иногда убийственных. Этот великий жизнелюб был по своему характеру артистичен от природы. И так дружелюбно, заботливо и лукаво смотрел в глава, что Диденко тотчас сдавался.

— Будь по-вашему, Сидор Артемьевич.

Они подружились крепко и прочно. Причем сразу же, легко и естественно. Первое, что поразило Диденко, — это редкостная догадливость Ковпака. Дед позировал впервые в жизни, но скульптору ни разу не пришлось что-то втолковывать ему, приобщая к тому, что для самого Диденко было прописной истиной его профессии. Ковпак интуитивно, своим удивительным чутьем безошибочно угадывал, что именно требуется от него скульптору. Во время продолжительных сеансов Ковпак бывал, как никогда, словоохотлив, рассказывал много и живописно. Как-то, правда, откровенно спросил:

— Кирилл, а не надоела тебе моя болтовня?

— Побольше бы таких разговоров, ей-ей, легче бы работалось, — улыбнулся скульптор.

— Неужто? — вскинул брови Ковпак.

— А зачем же мне душою кривить, Сидор Артемьевич? Слушать вас мне интересно и полезно, к тому же нашему брату всегда приятно чувствовать, что вы неравнодушны к нашему делу. Посудите сами, разве это не так?

— О-о! Вот это святая правда! — оживился Ковпак. — Ничего нет дороже людского внимания к труду, я понимаю, брат. По себе знаю. Тем более к такому труду, как твой. Ведь он человека увековечивает. Да как увековечивает — и веселым, и грустным, и плачущим. Так же?

— Точно! — согласился Диденко. — Скажем, вот вы сами, Сидор Артемьевич. Каким вас должны видеть наши люди? Как вы думаете?

— Да как все, так и я думаю, что каков есть — вот и весь свет…

— Никогда в слезах не бывали разве?

— Как же не бывал, брат! Всяко на веку случалось. Жизнь — мастерица на выдумки, сам знаешь. Но чего не знал за собою сроду — так это плаксою быть, нытиком. Не терплю в других, а о себе что и говорить! Бывало, так подожмет, по самое некуда. Что делать прикажешь? Виду не подавать? Попробуй, удастся ли. Я пробовал, например. Удавалось. Видел, если иначе — гибель наверняка. А кому охота гробить и себя, и дело? Вот я и понял: что бы с тобой ни стряслось — держись молодцом, не горюй, головы не теряй, терпи, дерись, все равно твоя возьмет. И знаешь, Кирилл, так оно и получается, честное слово. Сам проверял, точно.

Ковпак улыбнулся, но тут же спохватился:

— Э-э, хлопче! За внимание ко мне, конечно, спасибо, однако я на такое внимание за счет работы не согласен. Время-то идет, а у меня тоже куча дел.

Проходили дни, заполненные напряженным трудом. Сильные пальцы вчерашнего фронтовика любовно делали привычное дело. Из бесформенной глиняной массы постепенно возникало волевое, характерное лицо с устремленными куда-то вдаль, прищуренными глазами… Это был, несомненно, Ковпак, но вместе с тем и кто-то другой с внешностью Ковпака — внутренне приподнятый над житейской будничностью, отрешенный от всего мелочного и суетного…

Бюст Ковпака еще в глине обратил на себя внимание. Он стал предметом весьма придирчивого обсуждения. В мастерскую Диденко потянулись скульпторы, художники, критики. Само собой разумеется, сколько было посетителей, столько же и мнений, порой совершенно противоположных. Ковпак в этой связи посоветовал скульптору:

— Ты, Кирилл, слушать — слушай, а свое дело знай! Не то сгоряча возьмешь да всю работу свою сам же и испортишь. Такое бывает. И будешь одну глину иметь…

  111