20 
Ковпак на этом дело не оставил. Он убедил вербковчан, что решение снять колокола и закрыть церковь Илларион Васильченко — заслуженный красный партизан, добрый, хороший работник, всегда стоявший за правду, — принял без злого умысла. Промашка его, что не посоветовался с народом, начиная такое дело. Клуб, конечно, нужен, но обижать верующих никому не дозволено. Кончилось тем, что по совету военкома вербковчане просили павлоградского прокурора дело против председателя их сельсовета прекратить, а самого его с миром отпустить. Крестьянам пошли навстречу, но головомойку в окружкоме партии Васильченко задали. Илларион вернулся к своим обязанностям и выполнял их так, что людям никогда уже не приходилось ни в чем обижаться на председателя.
История с Илларионом Васильченко еще раз утвердила Ковпака в давно принятой им для себя святой истине: против народа не смей никто, ни в чем, никогда! Посмеешь — пеняй на себя!
Ко времени своего председательства в Вербках Сидор Артемьевич наконец женился, хотя и поздновато — на тридцать седьмом году. Брак Ковпака оказался удачным, правда, характер у Екатерины Ефимовны был крутым, и бывало между ними за долгую семейную жизнь всякое. Но ведь не случайно и поговорка сложена, что жизнь прожить — не поле перейти.
Между прочим, именно женитьба заставила Сидора Артемьевича расстаться с одним своим пристрастием, в чем признался он нескольким друзьям лишь на склоне лет, когда заглянул ему в глаза уже девятый десяток, а Екатерины Ефимовны уже не было в живых. Зашла речь о театре, и вдруг, оживившись, как это часто бывает со много прожившими людьми, когда вспоминают они молодость, Сидор Артемьевич признался, что когда-то и его неудержимо влекло на сцену! Описать изумление присутствующих невозможно, а Ковпак со свойственным ему юмором рассказал им такую историю, что ее счел возможным опубликовать на своих страницах журнал «Перець».
Если в нескольких словах, то история сводится к следующему. Был такой период в жизни Ковпака, когда он немногие, правда, свободные вечера отдавал занятиям в театральном кружке местного клуба, бывшего, как это водилось в двадцатые годы, центром всей культурной жизни молодежи. С репертуаром было плохо, и для своего первого спектакля кружковцы взяли случайно попавшуюся пьеску — какой-то довольно легкомысленный водевиль. Сидору выпала роль… гуляки-юбочника. Как уже не раз говорилось выше, Ковпак ничего не умел делать наполовину. Роль он исполнил с таким азартом, с таким блеском, что снискал на премьере бурные аплодисменты всего зала. Не хлопал ему, а, наоборот, мрачнел с каждой минутой один-единственный зритель — молодая жена Катя.
Последнее действие пьесы разыгралось дома… Закончил свой рассказ Ковпак предположением, что, возможно, быть бы ему настоящим артистом, «як би не рогач»…
В июле 1926 года неожиданно кончилась, а вернее — прервалась на пятнадцать лет — служба Ковпака в Красной Армии. Ревматизм замучил настолько, что военком вынужден был сам подать просьбу о демобилизации. Жестокими, должно быть, были приступы болезни, лечить которую тогда еще не умели, если решился Сидор Артемьевич на такой крутой поворот в своей устоявшейся было жизни. Врачи после осмотра не только немедленно комиссовали военкома, но еще и выразили удивление, как он вообще мог служить последние несколько лет.
За медкомиссией последовало первое гражданское назначение Ковпака — директором Павлоградского военно-кооперативного хозяйства, расположенного неподалеку от города. В те трудные годы подобные хозяйства создавались при многих воинских частях. Так и Павлоградский кооператив должен был обеспечивать продуктами питания соответствующее армейское соединение. Легко сказать — обеспечивать! Потому что кооператив, который вручили Ковпаку, в то время сам был на харчах у армейцев, а не они у него. Беда, а не хозяйство досталось бывшему военкому. Туда пролезли всякого рода ловкачи и деляги, пробралось и кулачье. Они орудовали там, как в собственном кармане. Развалили дело вконец — будто здесь орда прошла.
Начал Ковпак с того, что все обошел, все своими глазами осмотрел. Картина ужасающая! Поля — почва обработана хуже не придумаешь. Заглянул на конюшню — не кони, а живые трупы, иные уже и ногами не владели, их подвесили на холщовых подхватах. Под ними давно сгнившая солома…
Заглянул Ковпак и на подворье к своему заместителю. Отличная хата, утонувшая в густейшем садике, и здоровенный пес на громыхающей цепи, гуси упоенно орут, откормленные поросята благостно похрюкивают. А коровы и телки — одна лучше другой. Все добротное, крепкое, заботливо и старательно убранное. Ковпак от ярости языка лишился. Ты посмотри, какой живоглот! Кооператив развалил, а тут устроил настоящую помещичью экономию, даже с батраком!
20 
