132 
Дождь перестал, и воздух был холодный. Он постоял во дворе. В небе падали звёзды, бессчётные и случайные, рассекая небо по коротким векторам от своих начал в ночи к точкам своего назначения во прахе и небытии. В зале пиликала скрипка, шаркали ногами и топали танцоры. На улице звали маленькую девочку, ту, что баюкала мёртвого медведя: она куда-то потерялась. Люди ходили по тёмным закоулкам с фонарями и факелами и окликали её по имени.
Он зашагал по мосткам к уборным. Постоял рядом, прислушиваясь к затихавшим вдали голосам, снова посмотрел на молчаливые дорожки звёзд там, где они гасли над потемневшими холмами. Потом открыл дверь из неоструганных досок и шагнул внутрь.
В уборной восседал судья. Голый, тот с улыбкой поднялся, обхватил его ручищами, прижав к своей огромной и ужасной плоти, и закрыл за ним деревянную задвижку.
В салуне двое мужчин хотели купить шкуру медведя и искали его владельца. Медведь лежал на сцене в огромной луже крови. Свечи уже погасли, и лишь одна тревожно догорала в стёкшем жире, словно молельная лампада. В танцевальном зале молодой человек стоял рядом со скрипачом и отбивал ритм, стуча меж колен парой ложек. Вокруг разгуливали полуголые шлюхи, некоторые выкатили напоказ груди. В грязном дворе позади заведения двое мужчин шли по мосткам к уборным. Ещё один стоял рядом и мочился в грязь.
Там кто-то есть? поинтересовался первый.
Тот, что облегчался, даже головы не поднял.
На твоём месте я не стал бы туда заходить.
Там кто-то есть?
Я заходить не стал бы.
Он подтянул штаны, застегнулся, обошёл их и зашагал по мосткам к свету. Первый проводил его взглядом, потом открыл дверь в уборную.
Господи, сила твоя! ахнул он.
Что там такое?
Он не ответил и, шагнув мимо второго, затопал по мосткам назад. Второй смотрел ему вслед. Потом открыл дверь и заглянул.
В салуне мёртвого медведя завернули в брезент от фургона и обратились ко всем с просьбой помочь. В гостиной вокруг ламп зловещим туманом вился табачный дым, игроки негромко переговаривались, делали ставки и сдавали карты.
В танцах наступил перерыв, на сцене появился ещё один скрипач, музыканты вдвоём принялись дёргать струны и вертеть деревянные колки, пока не остались довольны. Многие танцоры, пьяно пошатываясь, бродили по залу, некоторые, скинув рубашки и жилеты, стояли с потными обнажёнными торсами, хотя в помещении было довольно прохладно, и изо ртов шёл пар. Одна здоровенная шлюха, стоя у сцены, хлопала по ней ладонями и пьяным голосом требовала музыки. На ней были лишь мужские подштанники. Похоже, это был её трофей. В такие же трофеи — шляпы, панталоны или кавалерийские куртки из синей диагонали — были наряжены и некоторые её товарки. Снова запиликала музыка, со всех сторон посыпались энергичные возгласы, вперёд вышел ведущий и выкрикнул название танца, танцоры затопали и заулюлюкали, валясь друг на друга.
И вот они уже танцуют, дощатый пол трясётся под сапогами, а над опущенными под углом инструментами, мерзко осклабясь, склонились скрипачи. Над всеми возвышается судья, он танцует голый, энергично и живо перебирая маленькими ножками всё быстрее и быстрее, он кланяется дамам, огромный, бледный и безволосый, как гигантский младенец. Он говорит, что никогда не спит. Он говорит, что никогда не умрёт. Он кланяется скрипачам, плавно отступает, откидывает назад голову и разражается глубоким горловым смехом, он всеобщий любимец, этот судья. Он машет шляпой, и луноподобный купол его черепа бледным пятном проплывает под лампами, он быстро поворачивается, и вот одна из скрипок уже у него в руках, он делает пируэт, он делает па, два па, он танцует и играет. Ноги его легки и проворны. Он никогда не спит. Он говорит, что никогда не умрёт. Он танцует и на свету, и в тени, и все его любят. Он никогда не спит, этот судья. Он танцует и танцует. И говорит, что никогда не умрёт.
Эпилог
На рассвете по равнине движется человек, проделывая в земле отверстия. У него приспособление с двумя ручками, он загоняет его в отверстие и этим стальным инструментом воспламеняет камень, и так отверстие за отверстием, высекая из камня огонь, заложенный в него Господом. За ним по равнине следуют бродяги — те, что ищут кости, и те, что не ищут, — они шагают, спотыкаясь, в свете зари, словно устройства с анкерными механизмами, и потому кажется, что их сдерживает благоразумие или задумчивость, не имеющая внутренней сути, и они один за другим пересекают в своём движении эту полосу отверстий, что тянется до обозреваемого края земли, и она представляется скорее подтверждением принципа, чем стремлением к некоему постоянству, подтверждением последовательности и причинной связи, будто в этой прерии с её костями, сборщиками костей и теми, кто ничего не собирает, каждое круглое, правильной формы отверстие обязано своим существованием предшествующему. Он высекает огонь в отверстии и вытаскивает свой стальной инструмент. Потом все они движутся дальше.
132 
