19 
Через несколько минут двое приволокли из-под навеса старика. Весь в пыли и мякине, тот рукой прикрывал глаза и стонал. Он упал ничком у ног капитана на кипу, напоминавшую слежавшийся хлопок, и закрыл уши ладонями, а глаза — локтями, словно его понуждали взирать на что-то ужасное. Капитан в омерзении отвернулся. Сержант ткнул старика носком сапога. Что это с ним?
Он же весь обдулся, сержант. Он весь обдулся. Капитан брезгливо махнул в сторону старика перчатками.
Да, сэр.
Ну так убери его отсюда, к чёрту.
Хотите, чтобы Канделарио с ним поговорил?
Это же идиот какой-то. Уберите его от меня.
Старика уволокли. Он что-то лепетал, но его никто не слушал, а наутро его уже не было.
Лагерь разбили у бака, кузнец занялся мулами и мустангами, потерявшими подковы, а остальные при свете костра до поздней ночи чинили фургоны. На малиновой заре они тронулись туда, где бритвенным остриём смыкались небо и земля. Тёмные маленькие архипелаги облаков, огромный мир песка и невысокий кустарник сдвигались там вверх, в безбрежную пустоту, где эти голубые островки начинали дрожать, земля утрачивала твёрдость, угрожающе кренилась и через оттенки розового и темноту за границей зари устремлялась к самым крайним пределам пространства.
По пути им встречались вздымающиеся рваными зубцами пёстрые каменные стены, возвышающиеся в разломах трапповые выступы, изогнутые складки антиклиналей, глыбы, похожие на обрубки стволов огромных каменных деревьев, камни, расколотые так, словно в них во время давней грозы ударила молния и выход породы разлетелся в облаках пара. Позади остались цепи бурых даек,[38] которые, словно развалины древних стен, спускались на равнину с узких вершин кряжей вездесущими предвестниками деяний рук человеческих, возникшими ещё в те времена, когда не было человека и ничего живого не было.
Очутившись в полуразрушенном селении, они разбили лагерь в стенах высокой глинобитной церквушки, а рухнувшие балки крыши раскололи на дрова для костра, и совы кричали из-под тёмных сводов.
На следующий день горизонт на юге подёрнулся тучами пыли, которые постепенно заволокли землю на целые мили. Отряд продолжал движение, следя за этой пылью, пока она не стала приближаться, и тогда капитан поднял руку, приказывая остановиться, вынул из перемётной сумы старую медную кавалерийскую подзорную трубу, раздвинул её и неторопливо осмотрел окрестности. Рядом на коне сидел сержант, и через некоторое время капитан передал трубу ему.
Стадо чёрт знает каких размеров.
Похоже, табун лошадей.
Далеко они, как считаешь?
Трудно сказать.
Позови Канделарио.
Сержант повернулся и махнул мексиканцу. Когда тот подъехал, сержант передал ему подзорную трубу, мексиканец приставил её к глазу и прищурился. Опустил трубу, вгляделся без неё, затем снова поднёс её к глазу. А потом замер, прижимая трубу к груди, как распятие.
Ну так что? проговорил капитан.
Тот покачал головой.
Что, чёрт возьми, это может быть? Бизоны?
Нет. По-моему, лошади.
Дай-ка сюда.
Мексиканец вернул трубу, и капитан снова осмотрел горизонт, с хлопком сложил трубу, убрал в перемётную суму, поднял руку, и отряд двинулся дальше.
Это были быки, коровы, мулы и лошади. Стадо в несколько тысяч голов шло под углом к отряду. К концу дня всадники различались уже невооружённым глазом — горстка оборванных индейцев, которые на проворных мустангах сдерживали стадо по краям. Были там и всадники в шляпах, наверное мексиканцы. Сержант подотстал, чтобы поравняться с капитаном.
Что это, по-вашему, капитан?
По-моему, это шайка язычников, угоняющих скот, вот что это, по-моему. А ты как думаешь?
Я тоже так считаю.
Капитан снова приложил трубу к глазам.
Полагаю, они нас заметили.
Заметили, заметили.
Сколько, по-твоему, всадников?
С десяток вроде.
Капитан постучал по трубе рукой в перчатке.
Не похоже, чтобы они встревожились, а?
Нет, сэр. Не похоже.
Капитан мрачно улыбнулся.
Сдаётся мне, что ещё до темноты мы немного позабавимся.
Окутанные пеленой жёлтой пыли, мимо уже проносились первые животные: поджарые, с выпирающими рёбрами и торчащими в разные стороны рогами быки и коровы, среди которых не нашлось бы и двух похожих; маленькие, тощие, чёрные как смоль мулы, толкавшие друг друга и задиравшие тупые, как киянка, головы; потом снова быки с коровами и, наконец, первый погонщик, который держался сбоку от стада, направляя его между своими товарищами и отрядом. Позади двигалось стадо из нескольких сотен мустангов. Сержант поискал глазами Канделарио. Он пропустил вперёд весь отряд, но мексиканца так и не нашёл. Понукнув коня, он проскакал через всю колонну вперёд. Из пыли вылетали последние гуртовщики, капитан что-то показывал жестами и кричал. Мустанги уже отделились от стада быков, и гуртовщики гнали их к вооружённому отряду, что встретился им на равнине. Сквозь пыль на шкурах мустангов абрисом старой картины, что проявляется на холсте под грунтовкой, виднелись намалёванные шевроны, руки, восходящие солнца, всевозможные птицы и рыбы, и за топотом неподкованных копыт уже слышались кены, флейты из человеческих костей, и в отряде одни стали пробиваться назад, а другие растерянно сбились в кучу, когда справа от мустангов возникло баснословное полчище всадников с копьями, луками и щитами, украшенными осколками разбитых зеркал, которые тысячами солнц слепили глаза врагов. Целый легион, сотни воинов ужасающего вида, полуголых или в одеяниях аттической или библейской древности, или разодетых, словно персонажи кошмара, в шкуры животных, в пышные наряды из шёлка и ошмётки военной формы со следами крови бывших владельцев, в мундиры убитых драгунов, кавалерийские мундиры с аксельбантами и галунами, кто в цилиндре, кто с зонтиком, кто в белых чулках и в окровавленной свадебной вуали, одни в головных уборах из перьев журавля, другие в сыромятных шлемах, украшенных рогами быка или бизона, кто-то во фраке, надетом задом наперёд на голое тело, кто-то в панцире испанского конкистадора с глубокими вмятинами на нагруднике и на плечах от ударов булавой или саблей, нанесённых когда-то в другой стране теми, чьи кости уже рассыпались в прах, у многих в косички вплетено так много волос разных животных, что они волочились по земле, а на ушах и хвостах лошадей виднелись лоскуты ярких тканей; кто-то выкрасил голову лошади ярко-красным, лица всадников размалёваны так грубо и нелепо, что они походили на труппу до смерти уморительных верховых клоунов, и, что-то вопя на варварском наречии, они накатывались адовым воинством, что страшнее адского пламени, каким пугают христиане, пронзительно визжали и завывали, окутанные дымкой, словно туманные существа в местах незнаемых, где блуждает взгляд, а губы дёргаются, пуская слюну.
19 
