очень нудно 
67 
- На, это тебе за остроумие.
Но всякий, кто возьмется раскапывать историю возникновения псевдонима, опираясь на воспоминания, статьи, разъяснения, опровержения его создателей, вскоре поймет, что ему морочат голову.
Великая путаница - это часть игры в Козьму Пруткова. Разное написание его имени - тоже. Библиографы откопали сборник «Разные стихотворения Козьмы Тимошурина», изданный в Калуге в 1848 году. Открывает его стихотворение «К музе», в котором есть такая строфа:
- Не отринь же меня от эфирных объятий!..
- О!.. если вниманье твое получу,
- Среди многотрудных служебных занятий
- Минуты покоя - тебе посвящу...
В «предсмертном» стихотворении Козьмы Пруткова есть нечто похожее на вирши калужского чиновника.
- Но музы не отверг объятий
- Среди мне вверенных занятий.
Вспомним, что Толстой только что вернулся из Калуги... Для нас важны даже крупицы сведений о характере Алексея Толстого, о его неистощимом юморе, во многом способствовавшем славе и неубывающей популярности придуманного им вместе с Жемчужниковыми оригинального литератора.
«Фантазия» - это первое обнародованное произведение Козьмы Пруткова, хотя само имя появилось на страницах журнала «Современник» три с лишним года спустя. И с самого начала о такого рода творчестве заговорили все. Начиная с императора Николая Павловича, который вскоре, увидев на приеме Алексея Жемчужникова, сказал:
- Ну, знаешь, я не ожидал от тебя, что ты напишешь такую...
Царь запнулся.
- Чепуху? - не удержавшись, сказал Жемчужников.
Наступила историческая минута.
- Я слишком воспитан, чтобы так выражаться! - произнес холодно государь и перенес свое внимание на других.
Это из области анекдотов. Но остались и весьма существенные доказательства всеобщего внимания к постановке «Фантазии».
Эту комедию недаром включают в собрания сочинений и Козьмы Пруткова и Алексея Константиновича Толстого. Она была ядовитой насмешкой над тогдашними водевилями, герои которых под пение куплетов, преодолевая чинимые драматургами препятствия, неуклонно продвигались к собственной свадьбе. Обычно имена персонажей пеклись по готовым рецептам. Если купец, то в водевиле он Лобазин; если вертопрах, то Папильоткин; если страстная вдова, то Влюбчива; если лекарь, то Микстура...
В «Фантазии» все было наоборот.
«Застенчивый человек» зовется Беспардонным, Миловидон оказывается «человеком прямым», неприятным в своей грубой откровенности, а Кутило-Завалдайский, «человек приличный», даже представляясь, говорит: «У меня, сударыня, более нравственный капитал! Вы на это не смотрите, что мое такое имя: Кутило-Завалдайский. Иной подумает и бог знает что; а я совсем не то!.. Я человек целомудренный и стыдливый. Меня даже хотели сделать брандмейстером». И оправдывает целиком собственную характеристику.
В пьесе были доведены до абсурда диалоги, и это наводит на мысль, что Козьма Прутков был предтечей театра абсурда, возникшего уже в нашем веке и одно время считавшегося едва ли не вершиной драматического искусства. Когда о нелепице говорят всерьез, то от этого за версту несет разложением.
Химический термин «разложение» ввел в литературоведение Аполлон Григорьев. И едва ли не в тот самый год, когда была поставлена «Фантазия».
Аполлон Александрович жил в то время в Москве и, естественно, на спектакле быть не мог. Но он прочел рецензию Федора Кони и отозвался на «Фантазию» статьей в журнале «Москвитянин».
«Со своей стороны, - писал он, - мы видим в фантазии гг. Y и Z злую и меткую, хотя грубую пародию на произведения современной драматургии, которые все основаны на такого же рода нелепостях. Ирония тут явная - в эпитетах, придаваемых действующим лицам, в баснословной нелепости положений. Здесь только доведено до нелепости и представлено в общей картине то, что по частям найдется в каждом из имеющих успех водевилей. Пародия гг. Y и Z не могла иметь успеха потому, что не пришел еще час падения пародируемых ими произведений».
Глава пятая
«СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА, СЛУЧАЙНО...»
В начале 1851 года Алексею Толстому было уже тридцать три года. Он считал, что прожил их плохо, но никто не знал его тягостных мыслей. Ум и воспитание наделили его манерой держаться просто, но в этой аристократической простоте была своя сложность, которая исключала какую бы то ни было откровенность. В остроумие он прятался как в скорлупу - оно было видимой частью его исканий. Толстой знал про себя, что он художник, но ощущение собственной талантливости только усугубляло раскаяние - вместо творчества ему подсунули суету, а он не был настолько сильным, чтобы отринуть ненужное и взяться за главное...
67 
