18 
Зато учителем математики остался все тот же прекрасный Анатоль Десерф. Это было не лишним, потому что программа первого класса — стереометрия и бесконечные вариации на тему алгебры трехчлена второго порядка — была крайне скучна.
Из иностранных языков был выбор между немецким и английским. Я выбрал немецкий, на котором, после пяти лет изучения его в школе, не способен ни говорить, ни писать. В защиту своих учителей скажу, что, узнав на выпускном экзамене о возможности выбрать русский язык, я занимался немецким «спустя рукава». Читателю полезно узнать, что выпускной экзамен на звание бакалавра называется Бакалауреат (Baccalaurйat), и сокращается как Башо (Bachot) или, еще короче, Бак (Вас). Бак состоял из двух частей: первый Бак — в конце первого класса, второй — в конце Фило (Philo) или Мат Элем (Math Elem) (см. ниже).
Я рад, что не изучал английского в лицее. Мне приходится часто пользоваться этим языком, и свое приличное произношение объясняю тем, что не изучал английского в лицее. Наконец, чтобы завершить обзор моего среднего образования, несколько слов скажу об истории и географии. С географией, которую я терпеть не мог, я справлялся лишь благодаря своей прекрасной памяти. Зато любил историю, которую мы проходили по классическим учебникам Мале и Исаака (Malet et Isaac) и по которым воспитывались в течение пятидесяти лет французские школьники. Из учителей истории мне дорога память о Шарле Андре Жюльене (Charles Andre Julien), который позже стал профессором университета и Учителем целого поколения французских историков. Он был одним из смельчаков, ходивших без шляпы и в мягких воротничках, но, как говорится, не только этим он мне дорог. Он обращался с нами не как с учениками, а как со студентами и объяснял нам, что история это не только короли и сражения, но и люди, их обычаи, их цивилизация и экономическое развитие.
Забавное последствие моего перескока из четвертого класса во второй — зияющая пропасть в моих исторических познаниях между сражением при Бувине (Bouvines) в 1214 году и убийством Генриха IV Равайаком в 1610 году. Я знаю приблизительно, что было до и что произошло после, но между ними — черная дыра.
Первый Бак приближался, я его ожидал без трепета и не был разочарован, так как преуспел во всех предметах… Помогла и высшая оценка по русскому языку, но немного, так как удельный вес этого предмета был мал. Экзамены держали не в Жансоне, а в Сорбонне, в огромном зале, где собирались ученики из нескольких лицеев. На письменном экзамене по русскому языку я сидел рядом с лицеистом русского происхождения (в большинстве именно они выбирали этот предмет) по фамилии Гофман. Я снова увидел его несколько дней спустя на устном экзамене вместе с бородатым господином, его отцом. Гофман старший спросил у меня, чувствую ли я себя хорошо подготовленным к экзамену. Я «скромно» ответил, что знаю больше, чем экзаменатор, и что этого мне достаточно. Экзаменатором по русскому оказался Гофман старший, известный пушкиновед, что меня немного смутило. Но я его приятно поразил тем, что назвал среди современников Пушкина Батюшкова, одно упоминание которого считалось тогда слегка неприличным, и получил высшую отметку.
Так я с блеском завершил свои первые пять лет в Жансоне, золотую пятилетку, пятилетний стаж первого ученика. «Но подождем конца», как сказал дедушка Крылов, или «недалеко от Капитолия до Тарпейской скалы», как говорили римляне.
III. ВЗРОСЛЫЕ ГОДЫ
Ложный старт
Тарпейская скала
Второй безрассудный поступок: выбор медицины. — Мат Элем: я трещу, но не ломаюсь. — Не выношу будущих эскулапов. — Не переношу больных. — Вовремя ретируюсь
Я всегда был ленив. Это не показная скромность. Шаблон одаренного, который легко обгоняет трудолюбивого зубрилу и преуспевает не трудясь — сказка, выдуманная теми же одаренными, чтобы пускать пыль в глаза родителям и товарищам; они трудятся не меньше других, но тайком. Без труда не создается ничего великого или просто добротного; по крайней мере, это так в науке, но, я думаю, в искусстве то же самое. Во всяком случае, все великие физики, с которыми мне случалось встречаться, трудились, как вьючные животные. Разумеется, одного труда недостаточно, нужны еще и другие способности. Но среди тех, которые обладают этими другими способностями, иным работа дается легко, без усилий, и это, безусловно, тоже дар, пожалуй, самый драгоценный, в то время как на других работа наводит уныние. Ко второй категории принадлежал и я, и именно в этом смысле я говорю о себе «я ленив».
18 
