103 
За двухдневное пребывание в гостинице приходится заплатить чуть ли не пятую часть всех их сбережений. Но иначе не получается — долгая поездка из Мешхеда измучила детей. Пожилой портье, вручая Тарику ключи от номера, говорит, что в отеле живет много журналистов и работников благотворительных организаций.
— У нас как-то ночевал сам Бен Ладен, — хвастается вполголоса портье.
В номере две кровати, ванная, из крана течет холодная вода. На стене портрет поэта Абдаллаха Ансари. Из окна открывается вид на оживленную улицу внизу, на парк с замощенными кирпичом дорожками и ухоженными клумбами. Дети недовольны, что в комнате нет телевизора, — привыкли. Впрочем, они скоро засыпают, да и родители вслед за ними. Ночью Лейле снятся тревожные сны, она даже раз просыпается. А вот что снилось — не помнит.
На следующее утро они завтракают вареными яйцами, пьют чай со свежим хлебом и айвовым вареньем. Потом Тарик ловит ей такси.
— Ты точно хочешь ехать одна, без меня? — спрашивает Тарик.
Азиза держит отца за руку, Залмай жмется к его ноге.
— Точно.
— Я волнуюсь за тебя.
— Все будет хорошо. Обещаю. Сходи с детьми на базар. Купи им что-нибудь.
Когда такси отъезжает, Залмай, весь в слезах, тянется к Тарику. Это радует Лейлу. И рвет ей душу.
— Ты не из Герата, — заключает таксист. У него темные волосы до плеч — теперь многие носят такие, как бы назло талибам, впрочем, изгнанным, — шрам над губой разрезает усы. На ветровом стекле со стороны водителя фотография розовощекой девушки с косичками.
Лейла говорит, что целый год прожила в Пакистане и теперь возвращается в Кабул, в свой родной район Дих-Мазанг.
За окном медники припаивают ручки к кувшинам, седельники раскладывают на солнце куски сыромятной кожи для просушки.
— А сам ты долго живешь в Герате, брат? — спрашивает Лейла.
— Всю свою жизнь. Я здесь родился. Все прошло у меня на глазах. Ты помнишь восстание?
Лейла хочет ответить, но таксист ее перебивает:
— Март 1979 года, за девять месяцев до советского вторжения. В Герате убили нескольких советских специалистов. В ответ последовал трехдневный обстрел. Танки и вертолеты разносили в прах дома, разрушили один минарет. Две мои сестры погибли тогда, одной было всего двадцать лет. Это она. — Таксист постучал пальцем по фото.
— Прими мои соболезнования.
«Да, у каждого афганца, кого ни возьми, жизнь полна печалей и потерь, — думает Лейла. — И все-таки люди не вешают нос. Взять меня... удивительно, как мне самой удалось выжить. А ведь как здорово, сижу вот живехонька... и даже сочувствую чужому горю».
Деревушка Гуль-Даман вся состоит из глинобитных домиков, и лишь некоторые обнесены забором. Женщины с потемневшими от солнца лицами готовят на открытом воздухе еду, из черных котлов поднимается пар. Мужчины тащат тележки, груженные камнями, останавливаются и смотрят вслед машине. За такси несутся дети. Шофер вертит руль, автомобиль огибает кладбище, посреди которого видна старая усыпальница. Оказывается, здесь похоронен местный суфий.
Вот и ветряная мельница. В тени ее неподвижных ржавых крыльев возятся трое мальчишек, лепят что-то из глины. Таксист опускает стекло и высовывается из окна. Отвечает мальчик постарше, тычет пальцем вдоль дороги. Шофер благодарит и подъезжает к указанному месту.
Одноэтажный дом обнесен стеной, из-за забора свешиваются ветки деревьев.
— Я недолго, — говорит Лейла водителю.
Дверь ей открывает смуглый худой коротышка средних лет. Борода у него с проседью.
На мужчине традиционная одежда — пирхан-тюмбан и чапан.
Они обмениваются приветствиями.
— Это дом муллы Фатхуллы? — спрашивает Лейла.
— Да. Я его сын Хамза. Чем могу быть тебе полезен, хамшира?
— Я по поводу старого друга твоего отца, Мариам.
Хамза недоуменно моргает:
— Мариам?
— Дочь Джалиль-хана.
Хамза опять хлопает ресницами, потом прижимает к щеке ладонь, и его лицо освещает улыбка.
— А-а-а-а, — тянет он. — Ну конечно! Мариам! Ты ее дочь? А она... — Хамза заглядывает Лейле за спину, — сама она тоже приехала? Ведь столько времени прошло!
— Она умерла.
Хамза больше не улыбается.
— Входи. — Он распахивает дверь. — Добро пожаловать.
Они сидят на полу в скудно обставленной комнате. На полу гератский ковер, вышитые бисером подушки, на стене картинка в рамке, изображающая Мекку. Окно открыто, все вокруг залито солнечным светом. Из соседней комнаты доносится женский шепот. Босоногий мальчик ставит перед ними поднос с зеленым чаем и фисташковой нугой. Хамза кивает:
103 
