очень нудно 
50 
– Ты не готов, Коля. Буду просить за тебя.
– Мама, не хлопочи и не унижайся. Ты думаешь, это кого-то тронет, что я не готов? Кто здесь на эти вещи обращает внимание?
Все-таки добилась приёма у командира батальона. Стала просить:
– Сын у меня единственный… Если что-то случится, я не смогу жить… А он не готов… Вижу – не готов…
Он с участием отнёсся:
– Обратитесь в свой военкомат. Если мне пришлют официальную бумагу, я его в Союзе распределю.
Самолёт прилетел ночью, а в девять утра я уже прибежала в военкомат. Военкомом у нас товарищ Горячев. Он сидит разговаривает по телефону. Я стою…
– Что у вас?
Рассказываю. Тут звонок. Он берет трубку, а мне:
– Никаких бумаг писать не буду.
Умоляю, на колени становлюсь. Готова руки ему целовать:
– Он же у меня единственный.
Даже из-за стола не поднялся.
Ухожу и все равно прошу:
– Запишите мою фамилию.
У меня все равно надежда: может, он подумает, может, он посмотрит дело сына, не каменный же.
Прошло четыре месяца. У них там ускоренные трехмесячные курсы, а сын пишет уже из Афганистана. Каких-то четыре месяца… Всего одно лето…
Утром иду на работу. Я спускаюсь по лестнице вниз, а они мне навстречу. Трое военных и женщина. Военные идут впереди, и фуражку каждый на левой руке несёт. Откуда-то я знала, что это траур, когда офицерские фуражки на руках лежат. Я тогда не вниз, а наверх побежала. И они, видимо, поняли, что это – мать. Они тоже наверх… А я тогда – в лифт и вниз… Мне надо выскочить на улицу, удрать… Спастись… Ничего не услышать… Пока я доехала до первого этажа – лифт останавливался, заходили люди, – они уже там стоят и меня ждут. Нажимаю кнопку и вверх… На свой этаж… Вбегаю в квартиру, но от ужаса забываю захлопнуть дверь… Слышу, как они входят… Прячусь в спальне… Они – за мной… Фуражки на руках лежат…
И один из них – военком Горячев… Пока у меня были силы, я, как кошка, на него бросалась и кричала:
– Вы весь в крови моего сына! Вы весь в крови моего сына!!!
Он, правда, молчал. Я его даже ударить хотела. Он молчал. А потом уже ничего не помню…
К людям меня потянуло через год. А до этого одна и одна, как прокажённая. Я была не права: люди не виноваты. Но мне тогда казалось, что все они виноваты в смерти моего сына. И знакомая продавщица в булочной, и незнакомый таксист, и военком Горячев – все виноваты. Тянуло меня не к этим людям, а к таким, как я. Мы на кладбище знакомились, возле могилок. К вечеру, после работы, одна мать с автобуса спешит, другая уже сидит возле своего камня, плачет, третья ограду красит. Разговоры у нас об одном… О детях… Только о них говорим, будто они живые. Я эти наши разговоры все наизусть помню:
– Вышла на балкон: стоят два офицера и врач. Зашли в подъезд. Смотрю в глазок: куда двинутся? Остановились на нашей площадке. Поворачивают вправо… К соседям? У них тоже сын в армии… Звонок… Открываю дверь: «Что, сын погиб?» – «Мужайся, мать…»
– А мне сразу: «Гроб, мать, у подъезда стоит. Где вам его поставить?» Мы на работу с мужем собирались… Яичница на плите жарилась… Чайник кипел…
– Забрали, постригли… И через пять месяцев гроб привезли…
– И моего через пять…
– Моего через девять…
– Спрашиваю у того, кто сопровождал гроб: «Есть там что-нибудь?„ – „Я видел, как его в гроб положили. Он там“. Смотрю на него, смотрю, он голову вниз опускает: «Что-то там есть…»
– А запах был? У нас был…
– И у нас был. Даже черви беленькие на пол падали…
– А у меня никакого запаха. Только свежее дерево. Сырые доски…
– Если вертолёт сгорел, то их по частям собирают. Руку найдут, ногу… По часам узнают… По носкам…
– А у нас во дворе гроб час простоял. Сын два метра ростом, десантник. Привезли саркофаг – деревянный гроб и второй, цинковый… С ним в наших подъездах не развернёшься… Семь мужчин еле подняли…
– Моего восемнадцать дней везли… Их насобирают целый самолёт…»Чёрный тюльпан»… Сначала на Урал доставляли… Потом в Ленинград… А после в Минск…
– Ни единой вещички не вернули. Ну пусть бы какая-нибудь память… Он курил, хотя бы зажигалка осталась…
– Хорошо, что не открывают гроб… Что мы не видим, что сделали с нашими сыновьями… Он у меня всегда живой перед глазами… Целенький…
Сколько мы проживём? С такой болью в душе долго не живут. И с такими обидами. В райисполкоме пообещали:
– Дадим вам новую квартиру. Выберите любой дом в нашем районе.
50 
