92 
Интересно, что произошло бы с радио «Свобода», которое защищает Алексиевич, если бы его сотрудники не белорусских граждан, а своих – президентов, участников войны во Вьетнаме – называли преступниками и убийцами? Чужих, естественно, можно, тем более когда есть доброхоты, которые за доллары и марки готовы и отца родного… (Н. Чергинец, генерал-майор милиции, бывший военный советник в Афганистане, председатель Белорусского союза ветеранов войны в Афганистане, «Советская Белоруссия», 16 мая 1993 г.)
* * *
…То, что знаем мы, бывшие там, не знает никто, разве только наши начальники, чьи приказы мы выполняли. Теперь они молчат. Молчат о том, как нас учили убивать и «шмонать» убитых. Молчат о том, как уже перехваченный караван делился между вертолётчиками и начальством. Как каждый труп душмана (так мы тогда их называли) минируется, чтобы тот, кто придёт хоронить (старик, женщина, ребёнок), тоже нашёл свою смерть рядом с близким, на своей родной земле. И о многом другом они молчат.
Мне довелось служить в воздушно-десантном батальоне специального назначения. У нас была узкая специальность – караваны, караваны и ещё раз караваны. В большинстве своём караваны шли не с оружием, а с товарами и наркотиками, чаще всего ночью. Наша группа – двадцать четыре человека, а их иногда за сотню переваливает. Где уж думать, кто там мирный караванщик, торговец, закупивший в Пакистане товар и мечтающий его выгодно продать, кто переодетый душман. Я каждый бой помню, каждого «своего» убитого помню – и старика, и взрослого мужчину, и мальчишку, корчащегося в предсмертной агонии… и того в белой чалме, с исступлённым воплем «Аллах акбар» спрыгнувшего с пятиметровой скалы, перед этим смертельно ранившего моего друга… На моей тельняшке остались его кишки, а на прикладе моего АКМСа его мозги… По полгруппы нашей оставляли мы на скалах… Не всех имели возможность вытащить из расщелин… Их находили только дикие звери… А мы сочиняли их родителям якобы совершенные ими «подвиги». Это восемьдесят четвёртый год…
Да, нас нужно судить за содеянное, но вместе с пославшими нас туда, заставившими с именем Родины и согласно присяге выполнять работу, за которую в сорок пятом судили всем миром фашизм… (Без подписи)
* * *
…Но вот проходят годы, и вдруг выясняется, что людям, всему человеческому сообществу мало того, что им оставляет история. Та история, к которой мы привыкли, где именно есть имена, даты, события, где есть факты и их оценка, но где не остаётся места для человека. Для того самого конкретного человека, который был не просто участником этих событий, некой статистической единицей, а представлял из себя определённую личность, был наполнен эмоциями и впечатлениями, историей, как правило, не фиксируемыми…
Я не помню, когда вышла книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо» – лет пятнадцать прошло уже, наверное, но я и сейчас зримо представляю потрясший меня эпизод. На марше женский батальон, жара, пыль, а в пыли то здесь, то там пятна крови – для женского организма нет перерывов даже на войне.
Какой историк оставит нам такой факт? И сколько рассказчиков должен пропустить через себя писатель, чтобы выудить его из несметного числа фактов, впечатлений?
Или ещё. После маршевого броска женский батальон оказывается на берегу реки. Возможность обмыться – одно из счастливых мгновений для женщин на войне. Весь батальон бросается в воду, но тут неожиданно появляются немецкие самолёты… Никто из женщин не вылез из воды, не бросился прятаться за деревьями… То, что было бы абсолютно нормальным для мужчин. После бомбёжки – десятки раненых и убитых девушек. Для них быть чистой, красивой, чувство стыда из-за неудобств мужского быта войны оказались сильнее страха смерти.
И мне этот факт рассказывает больше о психологии женщин на войне, чем целый исторический военный том.
…И как бы близко от нас ни были события – афганской войны, чернобыльской трагедии, московских путчей, таджикских погромов, – но вдруг выясняется, что все они уже стали достоянием истории, и уже новые катаклизмы приходят им на смену, и к ним, новым, уже приковано внимание общества. И уходят свидетельства, потому что человеческая память, оберегая нас, старается затушевать те эмоции и воспоминания, которые мешают человеку жить, лишают его сна и покоя. А потом уходят и сами свидетели…
Ах, как не хочется многим «удельным князьям» канувшего в Лету режима признать, что и над ними есть суд – и суд людей, и суд истории! Ах, как не хочется им верить, что наступили времена, когда любой «щелкопёр и бумагомаратель» может позволить себе поднять руку на «светлое прошлое», «очернить и унизить» его, подвергнуть сомнению «великие идеалы»! Ах, как мешают им книги, наполненные показаниями последних свидетелей!
92 
