111 
Повзрослела и расцвела и сеньорита Долорес. Себастьян приглядывался к ней около месяца и не мог не признать — лучшего цветка в этом саду еще не было. Даже ее дядя и кузен часто и подолгу не могли оторвать взгляда от ее танцующей, завораживающей походки. Трепетная, нежная фиалка все еще отражала некоторые черты ее характера, но именно некоторые, и садовник порой не спал ночами, мысленно перебирая всевозможные сочетания цветов и кустарников, могущих отразить все великолепие этого божественно красивого и грациозного существа, и каждый раз признавал, что создавшего ее господа превзойти невозможно.
Но более всего тревожил Себастьяна сеньор Сесил. Он вообще перестал ходить на свой участок, пусть и без платанов, и определенно был не в себе.
Себастьян не видел, как Сесил Эсперанса целыми днями названивает по восстановленной телефонной линии то в Мадрид, то в Барселону, а то и в Берн. Он не знал, что Сесил уже упаковал свой багаж и теперь только ждет сигнала. Но он прекрасно видел, что сеньор Сесил словно отгородился от семьи и от сада глухой высокой стеной, и вот это его не устраивало.
А потом сеньор Сесил вышел в сад, и Себастьян понял, что тот прощается с усадьбой. Весь день сеньор Сесил гулял по весенним лужайкам и к вечеру прошел каждой тропинкой и посидел с початой бутылкой вина чуть ли не на каждом камешке. А потом он вернулся в дом, подошел к открытому настежь окну своей комнаты, и сидящий точно напротив него садовник увидел, что глаза господина мертвы.
Себастьян очень удивился. Да, ему приходилось убивать, и он очень часто видел, как умирают люди, — почти все они или боролись до последнего, или просто засыпали с улыбкой на запекшихся от утомительной борьбы со смертью губах. Сеньор Сесил был мертв уже при жизни.
Себастьян мучился сомнениями всю ночь, а когда настало утро и на востоке занялось алое зарево, понял, что, если сеньору Сесилу не помочь умереть прямо сейчас, он может, подобно кошке или собаке, уйти из дома и забиться в какую-нибудь дыру на самом краю света. И найти его там, а тем более выманить, уже не удастся.
И когда Себастьян целиком осознал уровень опасности, он забрался под кровать, вытащил запыленную шкатулку, открыл ее, достал фотографию матери с пятью прожженными сигаретой отверстиями, карты с голыми женщинами и две подаренные сеньорой Долорес Библии — отцовскую и свою — и взял в руки шелковый, заплетенный в косичку черный шнурок. Он знал, как непросто расстаться с жизнью — даже мертвому, — и был просто обязан помочь сеньору Сесилу умереть дома.
***
До усадьбы Эсперанса Мигель добрался только к обеду. Он долго отдыхал, прислонившись к облупленным воротам, а потом поправил выбившийся из кармана пустой рукав, постучал в калитку, так и не дождавшись ответа, вошел и обомлел.
Прямо от ворот вверх, в гору круто поднималась широкая, вырубленная в семейном саду Эсперанса просека, и там, наверху, были отчетливо видны три узких водопада, чуть ниже по склонившимся ивам и магнолиям угадывался целый каскад прудов, а еще ниже ручей резко сворачивал влево, а просека обрушивалась на зрителя совершенно безумным, шизофренически буйным изобилием цветов.
— Бог мой! — прошептал Мигель. — Так вот куда золото Эсперанса пошло!
Он повернул голову влево, туда, где виднелся свернувший ручей. Над невероятной красоты простирающейся на десятки метров по обе стороны ручья мавританской лужайкой цвели магнолии и колючие лианы, из хаотично разбросанных отчетливой фаллической формы альпийских горок торчали иберисы и бессмертник, и от этого красочного, неудержимого и совершенно варварского буйства мощно веяло уже абсолютным безумием.
Мигель чертыхнулся и, прихрамывая, заторопился к дому. Цепляясь за стену, поднялся по скрипучим расшатанным ступенькам и замолотил кулаком в дверь.
— Сесил! Сесил Эсперанса! Немедленно откройте!
Внутри послышались шаги, и Мигель автоматически сдвинул правую руку поближе к карману — туда, где, оттопыривая линялую ткань старого полицейского мундира, угадывался мощный, тяжелый револьвер.
Дверь широко распахнулась, и на него уставились круглые и живые, донельзя удивленные глаза.
— Господин лейтенант?
Мигель моргнул. Это определенно была младшая Долорес, но, бог мой, как же она похорошела!
— Да, сеньорита Эсперанса, — произнес он. — Ваш дядя еще дома?
— Вчера был дома, — улыбнулась Долорес. — Вы проходите, проходите, господин лейтенант! Я сейчас его позову…
111 
