28 
— Там даже табурет не подошел, — озабоченно кивал капрал.
— Какой табурет?
— Ну, с которого она вроде бы в петлю залезла, — хмыкнул в седые усы старый полицейский. — Я сам становился, пробовал головой до петли дотянуться… и не смог! А она-то пониже меня была почти на голову…
Мигель вздохнул. В Сарагосе они эти вопросы решали быстро. Его наставник капитан Мартинес даже специально завел в управлении двух крепких парней из Альмерии, а потому ни свидетели, ни подозреваемые чрезмерно не упирались.
— Садовника хорошо допросили? — поинтересовался он у капрала.
— Еще бы! — потер огромный красный кулак Альварес. — Я ему лично два зуба выбил. Ни слова не сказал, скотина!
— Черт! — стукнул кулаком по столу Мигель и рывком поднялся из-за стола. — А с винным спиртом что было?
— Да то же самое, — пожал плечами капрал. — Нам осведомители уже год как о нем сообщили, сказали даже, у кого Хосе, ну, садовник этот, дистиллятор купил…
— И что?
— Да ничего. Мы и развалюху его обыскали, и даже сад господский осмотрели — пусто!
Мигель поблагодарил капрала, попросил принести ему еще кофе, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Этот садовник был прелюбопытной и, по мнению лейтенанта, весьма опасной фигурой. Низкий лоб, массивные надбровные дуги, сильные челюсти, свисающие до колен крупные волосатые руки — хоть сейчас в книгу Ломброзо! Более того, из оперативных материалов следовало, что женщин садовник сторонится, и если принять во внимание труды господина Фрейда… лейтенант хмыкнул… садовник вполне мог отомстить старому полковнику, а то и самой покойной сеньоре Эсперанса за какую-нибудь реальную или вымышленную обиду.
Мигель уже понимал, что силком из садовника признание не выбить, но если переговорить со стариком Эсперанса и добиться от прокурора санкции на обыск всей усадьбы, скажем, под предлогом поиска дистиллятора, а потом не торопясь, терпеливо, насколько это вообще возможно, поговорить с мальчишкой о его отце… из этого могло кое-что получиться.
«Завтра же зайду к прокурору, — решил Мигель. — Поговорю, а там видно будет».
Он еще не знал, каким кошмаром обернется для него следующий день.
***
14 апреля 1931 года собравшаяся в Сан-Себастьяне коалиция победивших на муниципальных выборах партий провозгласила в Испании Вторую республику. А буквально через полчаса после радиопередачи заполыхала самая крупная маслобойня сеньора Эсперанса.
Когда Мигель приехал, рабочие уже похватали ведра и дружно тушили пожар, но пропитанное многолетними наслоениями оливкового масла дерево полыхало, как порох, — на двадцать шагов не подойти, и собравшиеся вокруг женщины рыдали в голос, понимая, что лишились единственного заработка.
Затем в полицию сообщили о забастовке в кожевенных мастерских, и Мигель сразу же помчался туда, но оказалось, что никакой забастовки нет и в помине, а шум поднял управляющий, получивший очередное требование о повышении заработной платы. До предела обозленный начальник полиции посоветовал управляющему не взвинчивать и без того накаленную обстановку, а разбираться самому, и вернулся на центральную площадь.
Маленький провинциальный городок был взбудоражен до предела, и у здания муниципалитета собралась целая толпа. Люди разбились на маленькие группки, горячо обсуждая так нежданно повернувшиеся выборы и цели новой республики, столь же отважные, сколь и безумные. Реформа армии, автономия для регионов, социальные реформы, отделение церкви от государства — все это было уже декларировано, но как это будет выглядеть конкретно и что следует делать, никто себе не представлял.
Потребовали алькальда. Но и сеньор Рохо лишь пожимал плечами и твердил только одно: я знаю не больше вашего, в Сарагосе — то же, но на 28 июня назначены выборы кортесов, а значит, давайте подождем.
И лишь к двум часам дня, в самое пекло, люди один за другим стали расходиться, а взмокший, задерганный до предела начальник полиции позволил себе передохнуть. Но едва он вернулся в участок, как тут же столкнулся с капралом Альваресом.
— Господин лейтенант, к вам посетитель.
— К черту, — отмахнулся Мигель. — Не сегодня…
— Это — сеньора Анхелика, — неловко улыбнулся Альварес. — Она с самого утра здесь, что-то важное хочет сказать. Может, примете?
Мигель на секунду оторопел и обрадованно закивал:
— Замечательно, Альварес! Умоюсь, и приглашай.
***
На этот раз пятидесятидвухлетняя любовница Энрике Гонсалеса не артачилась. Она прямо заявила, что долго думала и решила, что Энрике нужно спасать.
28 
