очень нудно 
97 
На этот раз Энрике не сидел в огромном полковничьем кресле, а бродил прямо по клумбе с алыми и белыми дамасскими розами, вышагивая размеренно и задумчиво и стараясь наступать строго на бутоны. Только на бутоны…
Подсудимые все еще были живы. В ожидании своей судьбы они простояли без движения всю ночь и были измотаны до предела.
— Ну что там, Антонио?! — раздраженно спросил Энрике.
— Все выпито! — донесся из глубины дома растерянный голос.
— Ищите лучше! — мрачно распорядился Энрике. — Не может быть, чтобы ничего не осталось…
Его блуждающий взгляд остановился на садовнике.
— Ты! Как тебя? Подойди.
Себастьян подошел.
Энрике обнял его за шею и, дыша перегаром — точь-в-точь как отец, властно притянул к себе.
— Они говорят, все выпито… Может, у тебя что осталось? Я помню, твой папенька этим делом крепко промышлял…
Себастьян на секунду задумался и кивнул.
— Поможешь Республике? — заглянул ему в глаза Энрике. — Давай, не жадничай… Где там у тебя?..
Себастьян напряженно ткнул рукой в сторону грота.
— Показывай-показывай, — удовлетворенно рассмеялся Энрике и, обняв за шею еще крепче, повел его вперед. — Давай, малыш!
Себастьяну было очень неудобно идти вот так, вкривь, с пережатой шеей, но он уже понимал, что с такими, как Энрике, не спорят. Они прошли темной лавровой аллеей, вышли к пруду, и Себастьян ткнул рукой в черное жерло грота.
— Зэ-эс-с…
— Вперед иди, — распорядился Энрике, выпустил пленника и вытащил револьвер. — Давай-давай!
Себастьян безропотно прошел в грот, нащупал и откатил в сторону огромный круглый щит с вырезанной женской головой со змеями вместо волос, нащупал спички и засветил керосиновую лампу. Все три бочки стояли здесь — также, как и всегда.
Себастьян подошел к левой, попытался вытащить пробку, и сразу понял, что это ему не удастся. За пять лет пробка буквально вросла в свое гнездо. И тогда он взял стоящий в углу маленький ломик, несколько секунд примеривался и без долгих размышлений вывернул верхнюю крышку. Спиртом пахнуло так мощно, что он отшатнулся.
— Ого! — восхищенно произнесли сзади.
Себастьян обернулся. Энрике уже засовывал револьвер обратно в кобуру.
— Ничего себе запасы!
Энрике легко подхватил массивный табурет, поставил его возле бочки, вскочил на него и зачерпнул спирт рукой.
— И ты молчал?!
Себастьян дождался, когда Энрике поднесет ладонь ко рту, сделал короткий шаг вперед, ухватил его одной рукой за штаны, а второй — за ворот и приподнял над табуреткой.
Он помнил, как однажды отец влил ему спирта в рот, но Себастьян тогда отчаянно сопротивлялся, а потому попало и в нос, и в легкие. Было очень больно.
Он догадывался, что так же больно, а может быть, и еще больнее будет и Энрике.
Но сеньоре Тересе тоже было больно, когда она умирала, и Себастьян не считал, что распоряжавшийся чужими жизнями и смертями Энрике должен умереть легче.
Энрике оказался невероятно крепок. Пожалуй, это был самый крепкий человек из всех, кого Себастьян знал. Он дергался, пытался нащупать и вытащить револьвер, затем стал кричать, но тут же глотнул настоявшегося за пять лет спирта, умолк и судорожно вцепился обеими руками в края бочки. И тогда Себастьян приподнял его ноги еще выше и с некоторой натугой погрузил Энрике в спирт целиком.
Некоторое время он ждал, когда тело перестанет дергаться, а воздушные пузыри — выходить на поверхность, а затем согнул крепкие ноги Энрике в коленях и за рубаху подтянул его лицо к поверхности. Теперь, с открытым ртом, глазами навыкат и вздыбленными, плавно колыхающимися в спирту волосами, Энрике Гонсалес совсем не был похож на Христа.
Себастьян отпустил его, слез, поднял старую, черную от времени крышку и снова аккуратно запечатал бочку. Вышел из грота и устало опустился на берегу пруда. Его уже до смерти раздражали эти чужие — шумные и всегда нетрезвые люди.
В конце концов, если кто здесь и был рукой господней, так это он сам.
***
Когда Мигель сумел подняться с постели и выбраться в сад, получивший в Сарагосе подкрепление батальон Диего Дельгадо, уже дня два как вошел в город. Со всех сторон все еще доносился сухой винтовочный треск, но сегодня Мигель чувствовал себя настолько лучше, что все-таки рискнул встать и выйти в город.
Он не без труда выдернул из земли раздвоенную виноградную подпорку, приспособил ее под костыль и, по возможности успокоив донью Фелисидад, проковылял на улицу.
97 
