очень нудно 
33 
– Салям, Али, – буркнул я в ответ.
Он поднял палец, прося меня подождать, скрылся в своей хижине и через несколько секунд опять показался на пороге, держа в руках какой-то сверток.
– Вчера нам с Хасаном так и не представился случай вручить тебе подарок. – Старый слуга протянул сверток мне. – Наш дар очень скромный и недостоин тебя, Амир-ага. Тем не менее, надеемся, он тебе понравится. С днем рождения.
Горло у меня перехватило.
– Спасибо, Али.
Это «Шахнаме» в твердом переплете, страницы переложены яркими глянцевыми иллюстрациями. Вот Ференгис смотрит на своего новорожденного сына Кей-Хосрова, вот Афрасиаб на коне с саблей наголо ведет вперед свое войско…
А вот Рустем смертельно ранит своего сына, воина Сохраба.
– Очень красиво, – произнес я.
– Хасан говорит, твоя книга уже старая, потертая и в ней недостает нескольких страниц, – смущенно сказал Али. – А тут все картинки нарисованы пером и тушью, – добавил он, с гордостью глядя на книгу, которую ни он, ни его сын не в состоянии были прочесть.
– Просто замечательно. – Я говорил совершенно искренне, и мне вдруг захотелось сказать Али, что это я недостоин такого подарка.
Я запрыгнул обратно в седло велосипеда.
– Поблагодари Хасана от моего имени. Куча даров в углу моей комнаты пополнилась.
Только книга очень уж бросалась мне в глаза, и я закопал ее в самый низ.
Уже перед сном я забежал к Бабе и спросил, не попадались ли ему мои часы.
Поутру, сидя в своей комнате, жду, когда Али приберется в кухне после завтрака, сметет крошки, помоет посуду, вытрет стол. Глядя в окно, жду, когда же Али и Хасан отправятся за продуктами на базар. И вот они выходят со двора, толкая перед собой тачку.
Выхватываю из кучи в углу пару конвертов с деньгами и часы и на цыпочках выхожу. У кабинета Бабы останавливаюсь и прислушиваюсь. Отец у себя, договаривается с кем-то по телефону насчет поставки партии ковров на следующей неделе. Спускаюсь вниз по лестнице, прокрадываюсь в домик слуг под локвой и пихаю Хасану под тюфяк свои новые часы и деньги.
Жду еще полчаса, стучусь в отцовский кабинет и говорю заранее обдуманные слова, надеясь, что больше мне уже никогда не придется лгать.
В окно спальни я видел, как вернулись Али и Хасан с тачкой, нагруженной мясом, хлебом, свежими фруктами и овощами. Появился Баба, подошел к Али, они что-то сказали друг другу. Слов я не расслышал. Баба указал на дом, Али кивнул. Баба направился к особняку, Али – к своей хижине.
Какое-то время спустя Баба постучал ко мне в комнату.
– Зайди ко мне в кабинет. Нам надо спокойно сесть и обсудить все это.
Я прошел за отцом в курительную и сел на кожаный диван. Где-то через полчаса перед нами рука об руку предстали Али и Хасан.
Они явно только что плакали, глаза у обоих были красные, опухшие. Неужели это я причинил им страдания? Оказывается, я и на такое способен!
Баба поднялся во весь рост и спросил:
– Значит, это ты украл деньги? Ты украл часы Амира?
– Да, – чуть слышно ответил Хасан. Голос у него был хриплый.
Я покачнулся, как от пощечины. Сердце у меня сжалось, и я чуть было не проговорился. Но тут меня озарило: ведь Хасан жертвует собой ради меня! Если бы он сказал «нет», отец бы ему поверил, все мы прекрасно знали, что Хасан никогда не врет. Объясняться пришлось бы мне, и стало бы ясно, кто подлинный виновник. Баба никогда бы не простил такое. И вот еще что: Хасану все известно. Он знает: я был тогда в том захламленном закоулке, все видел и не вмешался. Он знает, что я предал его, и все-таки старается спасти меня. Я любил его сейчас, любил больше всех на свете. Я твой затаившийся враг, Хасан, я чудовище из озера, я недостоин твоей жертвы, я – лгун, мошенник и вор! Сию минуту я расскажу тебе все… Но где-то на задворках моей души гнездится подленькая радость: скоро все кончится. Еще немножко – и Баба уволит слуг, и жизнь начнется сызнова. Забыть, стереть из памяти, вдохнуть полной грудью, начать все с чистого листа… И тут Баба произнес:
– Я прощаю тебя.
Я поражен и повержен.
Прощаю? Как же так! Ведь воровство – основа всех прочих грехов. Убийца крадет жизнь, похищает у жены право на мужа, отбирает у детей отца. Лгун отнимает у других право на правду. Жулик забирает право на справедливость. Нет ничего презреннее воровства. Не отцовские ли это слова? Если Баба так легко прощает Хасана, почему он никак не может простить меня за то, что я другой, не такой, как он хотел?
33 
