очень нудно 
39 
Не помню ни месяца, ни года. Но воспоминание живет во мне, будто заключенный в прочную оболочку кусочек счастья, будто яркий мазок на сером, безрадостном полотне, в которое превратилась наша жизнь.
Весь оставшийся путь вспоминается как обрывки и ошметки звуков и запахов, прошлого и настоящего: грохот МиГов, далекие автоматные очереди, крик осла, блеяние овец и звяканье колокольчиков, шорох гравия под колесами машины, надрывный крик ребенка, вонь бензина, блевотины и дерьма.
Следующее воспоминание – слепящий свет. Раннее утро, мы выбираемся из цистерны. Хватаю ртом свежий воздух и никак не могу надышаться. Валюсь на насыпь и смотрю в светлеющее небо. Воздух. Свет. Жизнь. Благодарю тебя, Господи.
– Мы в Пакистане, Амир, – говорит Баба, возвышаясь надо мной. – Карим сказал, приедет автобус и отвезет нас в Пешавар.
Перекатываюсь на живот. Перед глазами у меня ноги Бабы, и наши чемоданы, и бензовоз, стоящий у обочины, и беженцы, выбирающиеся из цистерны на свет божий. Под серым небом дорога устремляется через фиолетовые поля к далеким холмам и пропадает. На склоне раскинулась деревня.
И вот опять передо мной маячат чемоданы. Мне делается жалко Бабу. Все, чего он добивался, за что боролся, все его планы и мечты свелись к этим двум чемоданам. И к сыну, приносящему одни разочарования.
Слышится крик. Даже не крик, визг. Люди собираются в круг, возбужденно переговариваются. Слышен голос: «Ядовитые испарения».
Подбегаем к толпе. На земле, скрестив ноги, сидит отец Камаля, и раскачивается взад-вперед, и целует пепельно-серое лицо мертвого сына.
– Он задохнулся! Он не дышит! – причитает несчастный, прижимая к себе труп. Неживая рука трясется в такт рыданиям. – Мой мальчик! Он не дышит! Аллах, ниспошли ему глоток воздуха!
Баба встает рядом на колени и кладет руку ему на плечо. Но убитый горем отец сбрасывает ее, припадает к телу сына, отталкивается и одним стремительным движением вырывает пистолет у Карима из-за пояса.
Карим орет не своим голосом и отскакивает в сторону.
– Не стреляй! Не убивай меня!
Никто не успевает даже пошевелиться. Отец Камаля засовывает ствол себе в рот и нажимает на спуск.
Никогда мне не забыть приглушенный звук выстрела и брызнувшую красную струю.
Скрючиваюсь пополам и оседаю на землю.
11
Фримонт, Калифорния, 1980-е
Баба любил сложившийся у него образ Америки.
Но жизнь в Штатах разочаровывала его на каждом шагу.
Во Фримонте мы с ним частенько гуляли по парку у озера Элизабет. Баба смотрел на мальчишек, играющих в бейсбол, на маленьких девочек, весело раскачивающихся на качелях, и развивал передо мной свои политические взгляды.
– Среди государств только три настоящих мужика: Америка, Британия и Израиль. Все прочие, – тут Баба презрительно фыркал, – всего лишь старые сплетницы.
Его точка зрения насчет Израиля вызывала ярость и недоумение у фримонтских афганцев. Отца обвиняли в сионизме и антиисламских настроениях. За чаем, стоило заговорить о политике, Баба доводил соотечественников до белого каления.
– Как они не могут понять, – возмущался он потом, – что религия тут вообще ни при чем.
По мнению Бабы, Израиль был настоящим островком твердости духа, окруженным морем арабов, которые до того обалдели от бешеных нефтяных доходов, что не силах позаботиться даже о самих себе.
– Израиль то, Израиль се, – ворчал Баба с деланным арабским акцентом. – Так не сидите сложа руки, делайте что-нибудь! Вы же арабы, помогите, наконец, палестинцам!
Отец презирал Джимми Картера и называл его «зубастым кретином». Когда в 1980 году (мы еще были в Кабуле) США объявили бойкот Олимпийским играм в Москве, Баба просто вышел из себя.
– Брежнев устроил в Афганистане настоящую бойню, а этот слюнтяй чем ответил? Не буду плавать в твоем бассейне? И это все?
Баба считал, что Картер, сам того не желая, сделал больше для дела коммунизма, чем Леонид Брежнев.
– Джимми не годится на роль руководителя этой страны. Это все равно что мальчишку, который не умеет кататься на велосипеде, посадить за руль новенького «кадиллака».
По мнению отца, Америке и миру нужна была «твердая рука», надежный человек, который, случись что, стал бы действовать, а не языком молоть.
И сильная личность не замедлила явиться. Это был Рональд Рейган.
Когда Рейган в своем телеобращении назвал шурави «империей зла», Баба пошел и купил плакат, на котором был изображен улыбающийся президент с поднятыми вверх большими пальцами. Этот плакат отец оправил в рамку и повесил на стену прихожей рядом с черно-белой фотографией, где Баба пожимает руку королю Захир-шаху. Надо сказать, что по соседству с нами жили в основном водители автобусов, полицейские, работники автозаправок и матери-одиночки, получающие пособие, – в общем, сплошной пролетариат, который «рейганомика» прижала к ногтю. Так что в нашем корпусе Баба был единственным республиканцем.
39 
