61 
Когда колеса самолета коснулись посадочной полосы, мы вчетвером уже стояли у выходной двери, нарушая все правила безопасности полетов. Едва самолет замер, бортпроводница открыла нам входной люк и помогла спрыгнуть на бетон, не дожидаясь, когда подадут трап. Машина МЧС уже ждала нас рядом с самолетом. В спасательных работах счет идет на секунды, люди, которые нуждаются в нашей помощи, могут не выдержать и умереть, не дождавшись нас. Поэтому мы экономим эти секунды как только можем… Каждое мгновение может потом обернуться чьей-то жизнью.
Машина – яркий красно-синий «рафик» – мчалась по ночному Булгакову, не снижая скорости, которая была никак не меньше ста двадцати километров в час. Дорожная милиция организовала для нас зеленый коридор, и мы пролетели по пустому ночному городу минут за пять от аэропорта до Центральной набережной, которая начиналась под самым мостом. Мы выскочили из «рафика» и побежали к воде. Мотор катера взревел, как только нога бежавшего последним Игорька коснулась его палубы.
– Где? – стараясь перекричать рев мотора, спросил Григорий Абрамович голого по пояс матроса, стоявшего у руля…
Матрос не ответил.
Наш начальник и сам, наверное, понял, что его вопрос прозвучал довольно глупо, потому что и так невозможно было ошибиться с определением места катастрофы – ближе к левому берегу Волга около моста была ярко освещена. Издалека видно было, как уродливо торчат концы рельсов с обеих сторон моста над обрушившимся пролетом. На мосту и с той и с другой стороны натыканы были прожектора, отчего застрявший между опорами теплоход с наполовину смятой надстройкой выглядел нереально и зловеще… На мосту, на скопившихся вокруг катерах копошились фигурки людей… Волга около места катастрофы была просто забита маломерными судами – в основном «казанками» и «прогрессами».
– Откуда их столько? – крикнула я матросу, указывая на лодки.
– Рыбаки! – ответил тот. – Какой-то праздник рыболова вчера был. А после разрешили у моста ночной лов до утра без ограничений… Они, кстати, десятки людей спасли, когда те из поезда начали выныривать…
Не снижая скорости, наш катер описал дугу, обходя суденышки, и, заглушив мотор, начал плавно подходить к борту теплохода… Метров двадцать пять вокруг него было свободное пространство на воде – ни одной лодки.
– Ух! Я бы эту сволочь!.. – Матрос, стоящий у руля, сжал правую руку в кулак и недвусмысленно потряс ею перед собой.
Мы даже и спрашивать не стали. Ясно было, что он говорит о капитане…
– Ты чего такой чумазый, друг? – спросил его Кавээн, и я действительно заметила, что плечи его покрыты темными мазутными пятнами.
– Нырнул пару раз, – ответил матрос и смачно выругался матом в адрес все того же злосчастного капитана теплохода…
Корма надвинулась вплотную над нами, и я увидела крупные синие буквы, опоясывающие по дуге кормовой бортик теплохода…
– «Сергей Есенин», – прочитала я.
Прямо над буквой «Е» был закреплен веревочный трап. Мы поняли, что прибыли. Пора высаживаться. Первым полез на теплоход Кавээн, я была третьей, последним, как всегда, Игорек. Первым и последним в нашей группе всегда идут более опытные и выносливые – в любой ситуации. Мы с Григорием Абрамовичем по этим параметрам всегда делим два последних места…
Я не успела еще забраться во вихляющемуся под ногами веревочному трапу, нижний конец которого натягивал Игорек, когда где-то сверху, у меня над головой, раздался весьма строгий, если не сказать суровый, голос. Неприятный голос, сразу слышно было, что принадлежит он человеку, облеченному властью.
– Кто?
– Тарасов. ФГС-1, – ответил наш майор, привычным жестом протирая платком свою лысину…
«ФГС – это значит федеральная группа спасателей, – вспомнила я, перелезая через леер, натянутый над кормовым бортиком. – А единица – это код нашего допуска. Он у нас высокий, мы можем работать практически везде, кроме космодромов и пусковых шахт стратегических ракет. Там нужно иметь нулевой допуск. А на такой аварии, как здесь, достаточно было бы и тройки…»
– Документы! – сурово потребовал тот же голос, и у меня возникло ощущение, что нас почему-то арестовали и допрашивают.
Теперь я рассмотрела человека, который выражался столь односложно. Он был высокого роста, очень худой, с острым носом и впалыми щеками. Взгляд у него настороженно скользил по нашим лицам, и мне показалось, что я уловила нечто вроде усмешки, когда он на секунду задержался на мне… Слишком долго, пожалуй, задержался…
61 
