очень нудно 
25 
— Сколько?
— Десять тысяч. По курсу ММВБ это, чтобы понятнее, двести сорок тысяч рублей.
— Я прекрасно понимаю, что такое десять тысяч долларов, — пробормотал Кропотин. — Но только что я могу предложить вам за такие деньги.., я не понимаю.., разве только если сопоставить это с тем, что вы только что говорили, Михал Иннокентьич…
— Дело в том, что господин Церетели заплатит тебе десять тысяч долларов за то, что, быть может, покажется тебе несколько странным. За твою кровь.
Нет, не то, что ты подумал. Это настолько конфиденциально.., одним словом, у Мамуки Шалвовича СПИД, и уже достаточно зрелая стадия. Его возможно вылечить, но для этого нужна твоя кровь. Естественно, в порядке донорства.
Кропотин покачал головой.
— Но моя кровь… — начал было он.
— Твоя кровь убивает вирус СПИДа, Дима, какая бы стадия заболевания у человека ни была. Ты думаешь, я зря самым напряженнейшим образом работал с твоими образцами почти целый месяц?
— Но…
— Я все рассчитал и все предусмотрел. Тебе и Мамуке Шалвовичу осталось только довериться моему опыту, моим знаниям и, главное, моей уверенности в успехе.
— Но если я не соглашусь? — на одном дыхании выпалил Кропотин и сам поразился тому, как нелепо и жалко прозвучали его слова.
В кресле зашевелился Церетели, глухо кашлянул в кулак, а потом довольно-таки внушительно и веско выговорил следующую замечательную фразу:
— Дарагой мой, тэбя никто нэ спрашивает, хочэщ ты или нэ хочэщ. Профессор Монахов прэдложил мнэ свою новейшую.., как ее.., мэтодику лэчения, я ее прынял. Ты можэщ сказат, что все это противозаконно, но сам посуди, гдэ тебэ прэдложат, пусть нэзаконно, дэсят тысяч долларов? Думаещ, ты стоищ для мэня таких дэнег? Лишь постолку, посколку профессор убэдил мэня в необходимости такого шага. А ты, дарагой, пазвол мнэ сказат откровэнно, полний фуфло! — Церетели помолчал, пожевал губами, а потом добавил уже на пониженных тонах:
— Будэщ пока что жить у меня. Все, что найдет возможным профэссор Монахов, будэщ имэт.
Сколько может продолжаться курс лечения, Мыхал Ынокэнтич?
— Примерно неделю.
— Вот и чудэсно. А сэйчас отдыхай, дарагой.
Кропотин, буквально придавленный к дивану убийственными разглагольствованиями хозяина «AJAX Cereteli», все-таки нашел в себе силы, чтобы пролепетать:
— А я могу хотя бы позвонить домой?
— Я думаю, что в этом нет насущной надобности, Дима, — спокойно, с иронической претензией на канцелярскую вычурность выговорил профессор Монахов. — Ведь ты уехал в Балаково, твои друзья проводили тебя до вокзала и позже предупредят твою мать, что ты уехал по делам и позвонишь позже.
— Но я и прошу…
— Вот ты и позвонишь через неделю, — властно прервал его Монахов, черты которого приобрели какое-то новое, еще неизвестное Дмитрию суровое, почти жестокое выражение.
Что-то вроде этого было на его лице в минуты самой напряженной работы в иммунологическом центре, но сейчас оно приобрело более законченный, более концентрированный и откровенно пугающий своей отрешенностью и решительностью характер.
Кропотин понял, что не в силах сопротивляться неумолимой мощи людей, которые держали его в своих руках. А что будет дальше? Сейчас он им нужен, а когда все будет завершено, не вышвырнут ли они его и не растопчут ли, выжатого и опустошенного — в переносном и в самом что ни на есть прямом смысле этих слов? Дадут ли обещанные деньги, в самом деле огромные для простого мальчишки, только полтора месяца назад пришедшего из армии, или этот мальчишка исчезнет навсегда?
Навсегда.
И еще Свиридов.., неужели он изначально готовил ему ловушку? Жалкую участь подопытного кролика? И это.., это брат его лучшего друга!
И все-таки он сделал последнюю попытку.
— Но почему я не могу позвонить сейчас? Тогда проще держать меня как заложника и сразу объявить об этом, чтобы можно было и не платить денег. Почему я не могу позвонить?
Он ожидал взрыва, пренебрежительного молчания, всего, чего угодно — только не того, что произошло.
Мамука Церетели, уже поднявшийся с кресла и собравшийся уходить, яростно раздул ноздри и, коротко фыркнув, как вылезший из воды пес, быстрыми шагами вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. А профессор Монахов… Профессор Монахов сел на диван и, положив руку с длинными и тонки ми, как у пианиста или профессионального хирурга, пальцами на плечо Кропотина, произнес неузнаваемо мягким, почти нежным голосом:
25 
