Брусли

— Чего молчишь? — спросил я.

— Думаю, — солидно ответил Степа. — Не могу понять, что за день был сегодня.

— Нормальный день, — небрежно сказал Лом.

Он приподнялся и устроился полулежа, плечами на подушку; закинул длинные руки за голову.

— Кстати, еще не вечер, — сказал Влад. — Пойдем баб мазать? В третий отряд?

— Можно, — сказал Лом. — Только попозже.

— Неделю собираемся, — с отвращением сказал я. — А еще ни разу не сходили.

Моя кровать стояла второй от окна. Первым — на самом престижном месте, рядом с окном — располагался Лом, я занимал следующую позицию.

За окном мерцало баклажанное крымское небо.

— Дались вам эти бабы, — сварливо пробормотал Степа. — Кого там мазать?

— Не, — хищно возразил Лом. — Есть нормальные. Я бы рыжую намазал. И не только намазал. Она интересная. Видно, что готова на многое…

— Ты в пролете, Лом, — сказал я. — Рыжая гуляет с Филом из первого отряда.

Лом цинично фыркнул и посмотрел на меня своим особым взглядом, презрительно и одновременно покровительственно.

Он не презирал меня и не покровительствовал, только иногда бросал такой взгляд.

— Ну и пусть гуляет, — сказал он. — Я не собираюсь с ней гулять. Вообще, что это за слово такое «гулять»? Я бы ее потрогал, за всякие части тела… А гуляет пусть хоть Фил, хоть кто другой…

Лом был звездой нашего отряда: красивый блондин с ярко-голубыми глазами, широкоплечий и обаятельный. Он менял подруг каждые три дня.

Впрочем, нет: звездный статус имели они все. И щуплый умный Влад с родинкой на шее и талантом к пению, и нескладный, длиннорукий и длинноногий Степа, и прочие, все семь человек из нашей палаты. Исключая меня, разумеется. А Лом среди них — звезд — считался суперзвездой, чье сияние нестерпимо.

Все они были детьми дипломатов и разведчиков. А пионерский лагерь назывался «Звездочка» и принадлежал Комитету государственной безопасности Советского Союза.

Я, напротив, был сыном обычных школьных учителей. Отец и мать устроили меня в «Звездочку» случайно, по знакомству. Заодно и сами устроились. Месяц у моря, непыльные должности — от такого не отказываются. Какие-то мелкие шестеренки в недрах министерства образования то ли сцепились неправильным образом, то ли, наоборот, расцепились, — и семья простых советских тружеников оказалась там, куда простых обычно не пускали, только непростых.

Это была прекрасная синекура, пахнущая шашлыками и массандровскими портвейнами. Мать заведовала кружком кройки и шитья, отец — судомодельным. К матери в гости я не заходил, а вот вокруг отца непрерывно увивались потомки самых элитных семейств страны, каждый норовил шваркнуть напильником по деревянной палубе миниатюрного катера или крейсера, или хотя бы намалевать кисточкой иллюминатор на гладком боку. Особенным успехом пользовались подводные лодки в масштабе один к пятиста, они умели самостоятельно погружаться и всплывать; загорелые потомки дипломатов и разведчиков немели от восторга.

Особый статус лагеря не сразу стал мне понятен.

В поезде — пока ехали — почти все мальчики и девочки показались мне обыкновенными мальчиками и девочками. Может быть, слишком ярко одетыми, со слишком розовой кожей, — но без особых претензий на избранничество. Дружелюбные, открытые, умные, хорошие. На весь густонаселенный плацкартный вагон нашелся только один — конопатый, лет шести или семи, сущий бес; он скакал, орал, хохотал, толкал всех, кого можно было толкнуть, однако взрослые — вместо того, чтобы дать шалуну подзатыльник, — только умильно улыбались. Конопатый продолжал опасно озоровать и в конце концов довел дело до беды. Когда мой отец шел по проходу, держа в каждой руке по два стакана горячего чая, миниатюрный дьявол прыгнул, и посуда обрушилась. Кого-то обварило кипятком — но не сильно, иначе вызвали бы врача. Отца тоже обварило, сильно или нет — осталось невыясненным; отец переносил любую боль молча. Я спросил у матери, почему маленькая сволочь осталась без наказания и продолжила сигать с полки на полку, визжа от возбуждения, — мать шепотом разъяснила ситуацию. Конопатого дикаря звали Феликс Феликсович Дзержинский, и он приходился тому, самому первому и легендарному Дзержинскому, Железному Феликсу, то ли правнуком, то ли праправнуком. В честь самого первого Железного, продолжила мать, всех его потомков по мужской линии теперь называют исключительно Феликсами.

  1