57 
Когда напряжение ударов стало угасать, Егор заметил, что рядом с ним выросла Куырсэн. Боотур, все это время находившийся подле нее, застыл на месте, сочтя, наверное, что преследование девушки унижает его. И ограничился метанием испепеляющих взглядов. Егор же, загипнотизированный обрядом, не мог пошевелиться, тело его превратилось в кусок металлической трубы.
Ланах перестал танцевать и бить в барабан. Из толпы вышел молоденький парнишка с посудиной. Ланах торжественно принял у него посудину и стал ее содержимым кропить огонь.
– Кумыс, – услышал он тихий голос Куырсэн.
Остатки кобыльего молока Ланах выпил сам, а потом огласил переданную ему духами депешу. Брак будет удачным.
«Что и требовалось доказать», – с цинизмом цивилизованного человека подумал Егор.
Ланах передал своей пастве только первую часть послания. Вторая гласила, что он, Ланах, должен поберечься, если хочет пить кумыс на этой свадьбе.
Некоторое время якуты переговаривались. Потом грянул кюпсюр, ему порывисто ответила скрипка. От ее визгливого напора в ушах у Егора едва не рухнула перегородка.
– Осуохай, – провозгласил Ланах.
Гости пошли в круговой танец. Озаренные пламенем фигуры излучали первобытную силу. Казалось, это пляшут кочевники Средней Азии или первобытные охотники с наскальных фресок. И неудивительно, Ирина рассказывала ему, что якуты пришли с Саян и Алтая. Их предки тесно контактировали с татаро-монголами и были чистой воды кочевниками.
Танцевать Егор, естественно, не мог. Более того, узнав, что танец может продлиться и час и два, он забеспокоился. Митрич отплясывал вместе с якутами. Но на выручку Егору пришла Куырсэн. Она принесла из дома тот самый пуфик и, поставив его в снег, заботливо усадила на него Егора. Боотур злобно сверкал глазами. Егора такое дикое проявление чувств развлекало. А тут еще Куырсэн словно приросла к нему.
– А ты что же не танцуешь? – спросил Егор, глядя, как лихо отплясывают якуты.
Девушка только пожала плечами и загадочно улыбнулась. Егор обратил к ней взор. Сейчас ее выхваченное пламенем из мрака лицо напоминало лик Будды. Рассеянная полуулыбка, спокойствие и красота.
И тут с новой неистовой силой застонал, забился кюпсюр под рукой могучего Сэсэна. Барабан ему передал тот немолодой якут, что заходил с каким-то тревожным известием в избу.
Ланах исполнял дэгэрэн ырыа. Он прищелкивал языком, а то вдруг голос его терялся среди искусных придыханий.
– Никто лучше Ланаха не делает тангалай ырыата, – сказала Куырсэн.
Егор машинально кивнул. Ему стало нестерпимо больно. Он вспомнил Кюкюра, вечер в «Алдане». Все эти песни и пляски казались ему забавным анахронизмом. А теперь вот гудящий кюпсюр, дребезжащая кырыымпа и тревожно звенящий хомус воскресили дух Кюкюра, и Егору было несказанно тяжело, что того нет на свете. Егор поморщился. В глазах режущей болью вспыхнули слезы.
Ланах пел и пел, вступая в соревнование со скрипкой. Его голос стал музыкальным инструментом, душой пространства. Но в этом пространстве шевельнулась худая, рвущаяся на части тень. Она метнулась из леса, а вслед за ней, как шлейф, полз по снегу, все более поднимаясь и затопляя округу глумливым визгом, тот самый непохожий ни на что голос, который Егор слышал, находясь в избе.
Ланах замер. Якуты обернулись к тени. Неясный силуэт мигал в отсветах костра, как лампочка при сбоях напряжения в сети. Человек рычал, визжал, плакал. Потом принялся истошно смеяться. Куырсэн сжалась. Егор поднялся и невольно обнял ее. Ему мерещилось, что у Боотура на губах выступила пена дикой ярости. Словно у взбешенного жеребца.
– Ты не Айыы-ы-ы Ойу-у-ун, – простонал человек, приближаясь танцевальной походкой к месту веселья, – ты – аббаас, грязный кулут нечисти!
Вопль с завыванием кырыымпы разнесся по округе.
– Иди домой, Нурсун, – властно сказал Ланах, – не мешай нам. Если сам не умеешь развлекаться, не порть праздник остальным.
– Дядя! – разомкнув кольцо объятий Егора, кинулась к дрожащей тени Куырсэн.
Человек настолько приблизился, что Егор мог различить его серое, искаженное страданием лицо и беззубый рот, испускающий дикие крики. Он отшвырнул племянницу и захохотал так, что, казалось, весь превратился в черную зияющую пасть.
– Ты не Ай-ы-ы-ы Ой-у-у-ун! – перешел он внезапно на зловещий шепот. – Ты – мерзкий аббаас!
Голос его забился в рыдании, потом канул в идиотские придыхания, как будто сумасшедший исполнял дэгэрэн ырыа. Жалобное рычание шло откуда-то из утробы. Прорываясь в гортань и касаясь нёба, поток воздуха заряжался животной энергией и превращался в стонущую круговерть.
57 
