17 
– У кого? У меня? Вроде нет…
Крутиков весело сощурился, махнул пухлой рукой.
– Твои родственные связи меня пока не интересуют. У друга твоего бабушки, дедушки душевными болезнями страдали?
– Я-то откуда знаю? Ты бы еще спросил, до какого возраста он в постель писался, – возмутился я.
– Этого, полагаю, он и сам не помнит, – заметил тезка, остановился, отдуваясь. – Ты помедленнее передвигаться можешь? Отрастил ноги, понимаешь…
Я сбавил темп, назидательно сказал:
– Спортом, брат, заниматься надо. Очень рекомендую. А что касается моего приятеля, так он на данный момент, боюсь, вообще ничего не помнит.
– Ну, это мы еще посмотрим. Вперед! – подстегиваемый профессиональным зудом, тезка засеменил по коридору с удвоенной энергией.
В палате, разом поприветствовав всех находившися там сотрудников, Крутиков более ни на что постороннее не отвлекался, а целиком и полностью углубился в изучение объекта. Меня он игнорировал вообще, потому как вытряс всю интересующую информацию еще на пути в реанимационное отделение.
Благодаря маленькому росту Крутиков оказался почти вровень с сидящим на кровати объектом, то есть Мишкой. Жестом отвергнув ненужный стул, он оттягивал Мишкины веки, ощупывал его заросший густыми курчавыми волосами угловатый череп, проделывал перед носом объекта какие-то пассы и совершал еще массу любопытных вещей, успевая между делом задавать вопросы о результатах анализов пациента, состоянии его костей и мягких тканей, дозах и способах введения препаратов. Поглощенный своим занятием, Крутиков не трудился обращаться к собеседнику по имени-отчеству, а просто формулировал вопрос и наставлял пухлый палец на человека, от которого ожидал услышать исчерпывающий ответ.
При этом никому в голову не приходило обижаться или вставать в позу, потому как все понимали – Владимир Николаевич работает. Кроме того, все присутствующие испытывали тщательно скрываемое, но явственно витавшее в воздухе облегчение от того, что нашелся кто-то, кто взял наконец на себя ответственность по решению медицинской головоломки под условным названием «Мишка Колесов».
Я же, не востребованный, продолжал упорно топтаться в сторонке, со все возрастающим любопытством наблюдая за происходящим в палате.
Наконец специалист по мозгам, как любил выражаться Щербаков, приостановил свою бурную деятельность, оглядел присутствующих и удивленно поинтересовался:
– Почему в палате больного так много народа? Работаем, господа-коллеги, работаем!
Пересмеиваясь, мы потянулись в коридор, откуда постепенно разбрелись по своим рабочим местам.
– Во как! – уважительно произнес Щербаков, оглядываясь на палату. – Будь здесь сам главный, он бы и его выставил и даже не заметил. Денек-другой у нас еще прокантуется, а там, глядишь, Колобок его к себе заберет.
– Как пить дать, – согласился я, вместе со всеми радуясь тому, что Мишка оказался наконец в нужных руках. – Сегодня же перевести попытается.
– Сегодня не выйдет, – с недовольной гримасой возразил Щербаков, – наш вклад в оздоровление пациента еще не закончен. Сутки еще как минимум понаблюдать надо. Во избежание.
Я потоптался еще немного под дверью в палату, потом пришел к выводу, что от Колобка-Крутикова сейчас все равно ничего не добьешься, и тоже ушел.
* * *
Прозвище Колобок прилипло к Владимиру Николаевичу Крутикову с первых же дней его работы в седьмой спецбольнице, чаще именуемой и сотрудниками, и большинством больных коротким словом «клиника».
Прозвище Крутикова ничуть не задевало, потому что, во-первых, человеком он был необидчивым, а во-вторых, слышал это самое прозвище с глубокого детства. При росте 159 сантиметров телосложения он был плотного и весил под семьдесят килограммов. При этом никому в голову не приходило называть Крутикова «толстым», «жирным» или «коротышкой». Вес его равномерно распределялся по всем частям тела, нигде ничего не висело, не выпирало и не колыхалось.
Двигался же энергичный Володя Крутиков без суеты, но всегда быстро, даже стремительно. Говорил он обычно быстро, вечно куда-то спешил, но не потому, что опаздывал, а оттого, что его стремительная натура постоянно требовала движения, бурной деятельности. Поэтому еще в детстве, быстро и уверенно переступая короткими ногами, он нередко слышал за спиной:
– Колобок, колобок, куда катишься?
С возрастом называть Крутикова Колобком в глаза стали все реже и реже. Возражать против такого прозвища он не возражал, но окружающие любили и уважали его за ум, оптимизм и веселый, легкий нрав. А так как Колобок звучало хотя и ласково, но все-таки несколько унизительно, звали его обычно Вовой, Володей или Вовкой. Недругов же, тем более врагов Крутиков отродясь не имел и унижать его целенаправленно, с умыслом было некому.
17 
